— Красавица! — соглашается есаул.
Огромные глаза, словно чёрный омут, закружат, унесут в пучину — не вынырнешь. Бархатные опахала ресниц, алый бутон пухлых губ, жемчужные, ровные зубы, две чёрные, достающие до пола косы. Персиянка одета в золото и жемчуга, алые персидские штанишки и короткие, расшитые мелким жемчугом полусапожки. Юлдус — это значит «звезда».
В испуганном, тёмном омуте её глаз, под огромными ресницами отразился я — чёрный от солнца и пыли, пропахший потом и кровью, залившими мой кафтан. Мы замерли — один подле другого. Она — испуганная, маленькая птичка — в глазах застыл ужас. Я — победитель, атаман «гяуров», страшный разбойник. Щемящая тоска вдруг стиснула мне сердце, мне стало её жаль — диковинный, аленький цветочек. Как она прекрасна — редкая краса! Не выдержав, я впился в её губы — забыть, всё забыть: войну, боль и всё остальное! Она закричала и попробовала выцарапать мне глаза.
— Ах ты дикий цветок! — её сопротивление лишь распалило меня, и я повалил принцессу на пол. — Уйди, Кривой! — кричу есаулу.
Персиянка плачет, кусается, а я смеюсь:
— Ты мой ясырь, моя добыча. Теперь ты всегда будешь со мной! — я рву её такие непрочные и лёгкие одежды…
Много позже я спускаюсь по ступенькам дворца. На моих плечах трепыхается и плачет ковёр. На ступеньках сидят Серёжка и Черноярец.
— Отнесите её в струг!
Серёга смотрит на меня и спрашивает:
— Атаман?!
— Я сказал — в струг!
Он молча повинуется, но в его глазах укор.
Я обнимаю Черноярца:
— Это моя славная добыча — потом увидишь!
Иван протягивает кувшин с вином. Хмельные глаза подмигивают мне:
— Отведай, атаман, закрепи удачу — славное вино нашли казаки!
Горькая, терпкая сладость вина напоминает мне её имя — Юлдус. Это единственное, что она мне сказала…
Любила ли она меня? Нет. Ненавидела — рабы никогда не любят своих хозяев. Только я не хотел видеть её своей рабой, а она никем иным быть тоже не хотела. Я любил её, я мог подарить ей целую Персию. Она всегда молча и безропотно принимала меня. Я же вкушал её ласки — ласки испуганного ребёнка. По ночам я слышал, как она тонко и тихо плачет и молится своему богу… Единственное, что она мне подарила — своё имя…
Как-то в одном из городков я с есаулами разъезжал по улице, и вдруг из какой-то подворотни выскочил под ноги коню и бухнулся на колени перс в залатанном халате. Размазывая слёзы по щекам, он что-то лопотал, указывая на старую, покосившуюся хижину в конце улицы.
— Ну-ка, есаулы, проверим, чего от нас хочет басурманин, — я направил коня в конец улицы.
Из хижины доносились женские крики.