— Вот и свиделись, Степан Тимофеевич.
— Для тебя это не к добру, воевода! — я повернулся к казакам. — Возьмитесь за ковёр и вытащите боярина на соборную площадь.
Всё повторялось, как когда-то в Яицком городке и Царицыне…
— Атаман! — окликнул Якушка Гаврилов. — Что делать с персами — заперлись в башне?
— Пусть сидят, они пригодятся для обмена на наших полонянников.
Всех пленных поставили под высокой крепостной башней с плоской крышей под раскатом. Наступало утро, 25 июня…
Воевода Прозоровский сам поднялся на крышу, хватаясь окровавленными руками за узкие стены, оставляя на них красные следы своих ладоней.
— Ручки-то, боярин, у тебя в крови!
— В моей крови! — тяжело отдуваясь, прохрипел воевода.
Мы остановились на краю раската и молча рассматривали друг друга. Лицо воеводы было измазано кровью, на лбу — следы гари. Седые волосы и борода растрёпаны — их мнёт и терзает налетевший с Волги сильный ветер. В глазах Ивана Семёновича нет страха — он уже свыкся с мыслью о смерти. Старик шумно дышит, жуёт бескровные белые губы, хмурится и даже не думает молить о пощаде. Ладони прижимает к груди, в которой что-то хрипло булькает. Серый кафтан на груди пропитался кровью, алые струйки которой бегут между пальцев воеводы. Он не выживет, даже если я его пощажу, но пощады ему не будет.
— Смерть воеводе! Смерть палачу! — взревела многоголосым криком соборная площадь.
Воевода покосился вниз:
— Радуются голодранцы — их время пришло, только недолго это время, Степан Разин, длиться будет! Что тянешь?
— Всему своё время — дай налюбоваться.
— Тешишься?
— Говорил тебе — не по плечу шубка!
Воевода едва заметно улыбнулся:
— Ничего, вор, ныне твоя взяла. Где дети? Детей не тронь!
— Прячутся. Ищут их. Старшенький твой, говорят, на стенах с саблей был.
— Детей не трожь! — голос старика дрогнул.
Я пожал плечами:
— Ты у людей проси, — я кивнул вниз, — нынче они хозяева в городе, как решат, так и будет.
— Что с братом, князем Михаилом?
— Убит.
Прозоровский перекрестился, его трясущаяся рука измазала кровью лоб.
— Ты ещё ответишь за свои злодейства! — с ненавистью произнёс старик.
— Сейчас тебе отвечать! — нахмурился я.
— Это перед тобой мне отвечать и перед твоими голодранцами? — князь отрицательно покачал головой. — Воры вы и государёвы преступники, а ответ мне не перед вами, а перед Богом сейчас держать!
— Вот-вот, расскажешь ему, как людей батогами потчевал, да в яму сажал, как ты сирот голодом морил и мзду с купчишек брал.
Воевода сплюнул кровью и отвернулся.
— Князь Львов взял мою сторону, — сказал я.
Старик презрительно передёрнул плечами и, не поворачиваясь, сказал: