— Водил за собой струги с красным и чёрным бархатом и смущал народ лживыми царевичами и лишённым патриаршего сана Никоном.
— Татарчонок, мой аманат, был царевичем, а на другом струге плавал поп-расстрига. Ох и любил же выпить долгогривый — никогда его трезвым не видел! — усмехнулся я.
Откуда-то из глубин памяти выплыли два лица: толстое, краснощёкое и широкогубое — попа-расстриги и испуганное смуглое личико князька с тёмными, широко раскрытыми глазами. В них было что-то от моей княжны, может, потому и возил его с собой… Под Симбирском отпустил обоих. Говорят, попа стрельцы Барятинского бердышами посекли…
— Изменник! — рявкнул боярин. — На святое покусился — на царя, помазанника божьего и святую церковь! Обманывал и вводил в смущение умы людей своей неправдой, преступными прелестными письмами…
— Да хватит орать, гнида! — выкрикнул я.
Лицо боярина перекосила злобная гримаса.
— Крестоотступник! Не зря тебя предали анафеме — гореть тебе вечно в адовом пламени! Знаешь ли ты, сознаёшь ли, сколько по твоей вине пролито невинной крови?!
Царь Алексей Михайлович медленно развернулся и так же молча, как и вошёл, направился к выходу, так ничего и не сказав.
— До встречи в пекле, великий государь! — крикнул я.
Спина царя вздрогнула, но он продолжил свой путь. Князь Одоевский услужливо распахнул перед ним двери пыточной.
— За язык твой поганый! — палач кулаком-обухом ударил по моей голове, и в глазах вспыхнули и расцвели алыми брызгами звёзды.
* * *
— Пусть бунтовщик покается и принесёт государю все вины, — услышал я голос князя Одоевского, когда очнулся.
— Допросить с пристрастием?
— Говорят, у вора много злата скрыто — припрятал, злодей!
— Добро надо вернуть, — согласился боярин. — Фролку спросите — его брат сговорчивее будет.
— Трусливее! — подал голос палач.
— К тебе попадёшь, не таким ещё голосом запоёшь, — захихикал рыжебородый дьяк.
— Сегодня на лобном месте помост поставили для воров, — сказал один из помощников палача.
— Завтра обоим голову с плеч! — дьяк довольно потёр руки.
Он оглянулся на меня и, увидев, что я уже открыл глаза и слушаю, спрятал злорадную улыбку:
— Что, Стенька, будешь рассказывать о своём воровстве и есаулах-разбойничках? Молчишь?
— Они все молчат, — задумчиво проговорил Одоевский. — Долгорукий рассказывал, как в Темниковском уезде захватил бунтовщиков, а главарём у них оказалась баба. Алёной назвалась. Долгорукий её на костёр посадил, а она, ведьма, и на огне горела, но молчала. Истинная ведьма!
— Да-а-а! — протянул дьяк и задумчиво посмотрел на свой пояс, где висела его вапница.