Весна. Я жду весны… Где же ты, весна?..
Хлопнула дверь. Я насторожился — странно, что караульный не остановил вошедшего. Вспорхнула занавесь, отделяющая комнату от прихожей. Я прищурился, пытаясь рассмотреть гостя. Передо мной стоял высокий, широкоплечий казак, заросший густой чёрной бородой и длинными усами. Из-под густых, чёрных бровей весело и радостно блестели глаза. Из-под распахнутого овчинного тулупа торчал белый кафтан, ставший чёрно-серым от долгой службы. В этом кафтане есть что-то знакомое… Я пытаюсь вспомнить, кто же носил такой белый кафтан.
— Здорово, батька! — гаркнул казак.
Я срываюсь с места — только по голосу и можно было узнать Микифора Чертёнка.
— Чертёнок! Сам Бог тебя ко мне послал!
Мы крепко обнимаемся. Я усаживаю его за стол:
— На-ко с дороги чарку и рассказывай, рассказывай свои новости.
— Да нечего рассказывать, батька, — Чертёнок хмуро улыбается и, насупив брови, выпивает чарку, тянется к лепёшкам, жуёт, смотрит на меня, наконец, нехотя произносит: — Бьют нас поганые воеводы!
По губам гостя ползёт злая улыбка.
— И откуда ты, Чертёнок?! — я рад ему, такие люди мне сейчас очень нужны.
Такие, которым я верю, как самому себе.
— Из-под Тамбова. Степан Харитонов остался — ещё воюет по засекам, — Микифор тяжело вздохнул. — Холодно, — он покосился на печь и скинул на пол тулуп. — Крестьяне устали и запуганы, не хотят больше воевать, разбегаются по домам, — он махнул рукой, сам налил себе чарку, выпил. — Не научились они воевать. Туда бы тысячу казачков — навели бы шороху! Крестьяне же с вилами и дубьём. Воюют они, не жалея себя, но бестолково — для воевод они не сила, а малая помеха.
— Но воюют?
— Пока воюют.
— Придёт весна, и двинем мы, Чертёнок, по новой — выведем всех бояр, объявим народу волю!
— Весной крестьяне не пойдут.
— Татары поднимутся, калмыки, мордва, марийцы, донцов подниму. Сейчас силу в Царицыне коплю — там Фрол с Шумливым заправляют. Так что люди будут.
— Это хорошо — бояре здорово крови нашей попили. Счёт к ним был большой, а стал ещё больше. Я к тебе едва пробрался, — Чертёнок зевнул. — Всё мечтал отогреться, отоспаться, отдохнуть до весны, — он тихо рассмеялся невесёлым смехом и вцепился руками в чёрные, смоляные кудри. — В Арзамасе лютует Долгорукий, город залит кровью. По всему Арзамасу виселицы стоят, повешенные гроздьями висят по сорок-пятьдесят человек. Говорят, что всего казнили до одиннадцати тысяч.
Я налил ему чарку:
— Пей, Микифор.
На голове тревожно запульсировала симбирская рана. Я стиснул виски пальцами.
— Ничего, Микифор, весной… Придёт весна и как только сойдёт снег, мы за всё поквитаемся с Долгоруким, Барятинским и другими.