Вокруг избы нарастал возбуждённый гомон:
— Там он, оборотень, сидит!
Я усмехнулся — могут и подпалить.
— Говорят, захочет — вмиг обратится в сокола или серого волка. Заговорённый он! По стенам прыгал — сколько в него не стреляли, все пули мимо летели! Словно чёрт, чёрный от сажи, — затаился, ждёт!
Слушая их, я недобро улыбался, проверял пистоли — в нужный момент они не должны были меня подвести.
«Может, ещё не всё потеряно — выпутаюсь?! — шептал я, стиснув зубы, и проверял пальцем остроту сабли. — Выпутаюсь! Эх, Корнила Яковлев, жаль, я тебя пощадил в самом начале — ведь крёстный ты мне. Сыграл ты теперь со мной злую шутку!» Хитёр оказался старик. Может, Чертёнок успеет вернуться или царицынские подойдут — сейчас там опять атаманит Фёдор Шелудяк.
Под вечер в дверь осторожно постучали. Я схватил пистоли:
— Кто там?
— Степан, это я — твой крёстный, Корнила Яковлев.
Я отпер ему дверь с пистолем в руках:
— Входи, крёстный.
В горницу вошёл Корнила — высокий, широкоплечий, начинающий полнеть старик. На нём был атласный красный кафтан с серебряными пуговицами и кистями, скрученными из золотых нитей. Он снял с себя баранью шапку. Седой оселедец взвился и упал на плечо. Заблестела сизая бритая голова. Корнила покосился на мой пистоль и неуверенно произнёс:
— Здорово, Степан Тимофеевич.
— Здоров, крёстный, — я сунул пистоль за пояс и сел за стол, не приглашая Корнилу.
Он сам сел напротив меня и трясущейся рукой разгладил усы.
— С переговорами я к тебе, — колючие глазки испытующе впились в меня. — Что думаешь, Степан Тимофеевич?
— Думаю, что уйду от тебя — белым соколом улечу в окно!
Корнила усмехнулся:
— Всё шутишь? Поздно уходить, раньше надо было. Поменялись мы с тобой силой.
— Вижу, что поменялись — раньше ты со мной не посмел бы так говорить.
— Всё меняется, Степан, ведь когда я тебя растил и воспитывал, не думал, что бунт против нашего государя поднимешь.
— Знать, хорошо воспитал.
— Ты ведь мне почти за сына был — душой за тебя болею!
— Я вижу.
— Ты мне не веришь, а я тебе доверился, потому и пришёл к тебе разговаривать, а то ведь мог и заживо спалить! — крёстный умел вести беседы, потому атаманил и слушались его казаки не один десяток лет.
— Собака ты, крёстный, не взять тебе меня!
Корнила усмехнулся и стал крутить ус.
— Не брать я тебя пришёл — ты и так у меня в руках! Я хочу по-доброму с тобой дело решить. Братец твой у меня, уже кается. Семьи ваши в Черкасске под охраной. Я вот думаю, к чему с тобой воевать, что нам делить?!
— Странные ты речи баишь, Яковлев.
— Нет в них ничего странного. Ты ведь из наших, не какая-нибудь голь перекатная! Разин! Имя твоё теперь по всей Руси-матушке гремит!