Не понимаю, как его могли призвать и отправить убивать, или быть убитым? По виду я бы дал ему не больше четырнадцати лет. Круглое лицо, большие голубые глаза, с пушистыми, как у девочки ресницами, они все еще доверчиво смотрят на мир.
Света улыбнулась в ответ. Слава покраснел и отошел в сторону, за спину к хмурому, долговязому земляку из Люберцев, обладателю прокачанной фигуры подвального культуриста.
Из всей роты, их осталось двое. Слава рассказал, как они грузили раненых на машины, тут налетел самолет…
— Понимаете, Андрей, с виду наш и мы продолжаем спокойно грузить. Вдруг бомбежка. Такой ад. Все погибли, кроме меня и Игоря-Люберца. Взрывной волной меня отбросило в сторону и ранило в бок осколком. Очнулся в подвале, а там таких как я — человек сто. К вечеру доставили всех в госпиталь…
Последняя ночь в госпитале, лежу с закрытыми глазами и не могу уснуть. Тихо стонут раненые, кто-то во сне вскрикивает. Завтра придет Света. Она призналась, глупенькая, что вовсе не дочь высокопоставленного правительственного чиновника. У неё никого нет. Она из приютского дома и ей недавно исполнилось шестнадцать лет. Окончив курсы, Света работала в Детском доме воспитательницей.
Дом сгорел в первую, штурмовую ночь. Детей успели вывезти, а она — сама не знала почему — осталась…
— Так что, Андрей, никого у меня нет. Я одна, как кошка, которая гуляет сама по себе.
— Ты не одна, у тебя есть кот — я.
— Ха, этот вопрос пока рассматривается, — глаза Светки смеялись.
— Не устала гулять сама по себе? Не страшно одной?
— Одной, страшно. А гулять? Не знаю, я думаю…
— Я люблю тебя. Мы едем домой, ко мне и моим родителям. Они у меня не страшные.
— Не говори глупостей.
— Я не говорю глупости. Ты им понравишься. Прошу — поедем. Я полюбил тебя с первой встречи, когда ты сидела под днищем сожженного вертолета.
— Любовь с первого взгляда? — Светка фыркает и на зависть всей палате, целует меня в губы. — Люблю богатых, храбрых и красивых киногероев…
Я тихо поднялся. Чтобы никого не тревожить, осторожно шаркаю в поисках тапочек. Придерживаю дверцу тумбочки, иначе она громко и противно скрипит. Достаю сигареты, накидываю куртку пижамы и отправляюсь на пятачок — в туалет. Завтра — серебряный молоточек торжественно стучит в сердце. Завтра выпишут, и мы оставим город, чтоб никогда в него не возвращаться. Уедем в другой мир, странный своим нерастерянным покоем. Мир, в котором люди не знают, или почти не знают, что такое смерть.
В туалете, на моем подоконнике-пятачке, сидят, курят ещё двое лунатиков. Пристраиваюсь в угол — на меня не обращают внимания. Прислушиваюсь к тихому разговору-шепоту.