Достигнув этого сознания, я ухожу и уношу его с собой, ибо душевная неволя внезапно возвратила окружающей пустыне характер безвыходной тюрьмы, как десять лет тому назад.
Ты, я знаю, поймешь! Скажу даже, что мог бы завидовать тебе, как завидую ворону, пролетающему мимо, если бы ваша свобода не была так же бессознательна, как солнце и ветер. Высшая же степень свободы означает — пройти сквозь ярмо самоотречения и свергнуть его, отбросить всякие внутренние путы и признать самоопределение как единственный закон ничем не связанной души… Ты поймешь!»
Александр Никитич сложил письмо, потом перешел к вещам, разложенным на лавке. Тот Кирилов все еще не выбрал исхода. Александр Никитич снова перебрал вещи, потом присел на лавку и стал неторопливо одеваться, натянул сапоги, подвязал широкий ременный пояс, затем взял нож, чтобы приладить его к поясу, но вместо того вынул из ножен и стал пристально рассматривать лезвие. Брови Кирилова сдвинулись, лицо стало неподвижно и сурово. Можно было подумать, что он задумал убийство и спокойно поджидает намеченную жертву.
Дверь отворилась, но вместо жертвы показалась Хаспо и остановилась у дорога, не решаясь войти внутрь комнаты.
Это была уже не первая ночь, которую бедная скотница проводила у этого порога. Летом она часто выходила из своей пристройки, затерянной в глубине усадьбы, садилась на широкую земляную скамью у входа и сидела до утра, то забываясь чуткой дремотой сторожевой собаки, то опять просыпаясь и утешая себя мечтой, что она охраняет покой того, кто ей был дороже всех на свете. Иногда она мечтала о том, как хорошо было бы войти внутрь и лечь у порога рядом с телятами, которым Кирилов расточал столько внимания и которых она холила с особенной заботливостью ради сочувствия его внимательности. Но часто ее мечта, наивная, как окружающая природа, заходила дальше, и она воображала себя уже не на пороге, а рядом с хозяином, странным и мрачным человеком, который был так непохож на грубых якутских парней и вовсе не думал о женщинах.
Все-таки до сих пор она никак не могла бы решиться открыть заветную дверь без повода и без зова. Но в эту ночь, глядя на яркий свет, струившийся сквозь щель окна, она ощущала смутное, но повелительное беспокойство.
Был ли то инстинкт первобытной бдительности, или бессознательное проникновение любви, но девушка тоже не могла сомкнуть глаз ни на минуту. Кругом было тепло, тихо и темно. Лягушки слабо квакали на соседнем болоте. Какая-то ночная птица стонала в кустах. А свет не угасал в окне, и вечный предмет ее мыслей тоже томился бессонницей. Хаспо встала и подошла к двери, чтобы послушать, и услышала шаги Кирилова, потом попыталась заглянуть сквозь щелку, но щелки не было. Тогда она внезапно вспоминала о больном теленке и, вся пылая от смущения и страха, потянула к себе скобу.