В юрте было темно, но довольно просторно. Сальная свеча в самодельном деревянном подсвечнике бросала кругом тусклый свет. Кирпичный камин, неуклюже выдвинувшийся вперед, загораживал чуть не половину пространства. Косые стены, кое-как составленные из тонких бревен, прислоненных вверху к четырем балкам, были покрыты матами, сплетенными из тальника, для того, чтобы сколько-нибудь помешать холоду входить сквозь щели; но маты примерзли к стенам и были покрыты толстыми шишками льда; во всех углах были целые ледяные наслоения, которые под действием пламени, пылавшего в камине, выпускали тонкие струйки воды, убегавшие в щели досок пола.
Общество, собравшееся в юрте, состояло из восьми человек и двух собак. За исключением молодых супругов Головинских, все остальные выглядели так своеобразно, как будто судьба нарочно выбирала их, чтобы составить коллекцию.
Хозяин, высокий и, сухой, с мягкими русыми кудрями и выцветшими бледноголубыми глазами, хлопотал у стола, очищая место для елки, которая, совсем готовая, стояла на крыше за неимением свободного помещения.
Прямо против него сидел Кирилов, некогда родовитый русский дворянин, ныне, как две капли воды, похожий на старого облезлого татарина. У Кирилова не было ни одного зуба. В противоположность Веревцову, он тоже, по принципу, не употреблял растительной пищи и питался по преимуществу различными смесями рыбьего и мясного жиров и коровьего масла. Он не носил белья и ходил, покрытый звериными шкурами, как троглодит. Летом и зимой он ходил с открытой головой, и только в самые сильные морозы надевал вязаный капор собственной работы.
Рядом с ним сидел Ястребов, широкоплечий и мрачный, с грязным лицом и широкой полуседой бородой, похожей на старый веник из просяной соломы. Ястребов, опять-таки по принципу, никогда не снимал с головы засаленной черной шапочки, по поводу чего ходили целые легенды. Он жил охотой и даже в это зимнее время скитался целыми днями по лесу в поисках за куропатками. В последние дни он повадился приходить к юрте Веревцова, где всегда было много куропаток, и стрелял их почти у самой двери, к великому ужасу и негодованию хозяина.
«Математик», косматый пес местной породы, лежал у его ног, положив голову на передние лапы. От достоянного безделья и сытной еды он был поперек себя толще и получил свое имя за философскую невозмутимость, которая, в сущности, вытекала из непомерной лени. Приземистый корявый «Герман» стоял, потягивая носом по направлению к камину. Он происходил в четвертом колене от русской дворняжки, привезенной с юга, и это обеспечило ему покойный угол в Лядовском доме, который в течение пятнадцати лет переходил по наследству от семьи к семье с утварью и собакой.