Головинский получил портсигар, склеенный из обрезков старого сапожного голенища. Приняв подарок, он немедленно заглянул внутрь и меланхолически покачал головой. Портсигар был пуст, а он с гораздо большей радостью предпочел бы содержимое содержащему.
Среди всех курильщиков «столовой», довольствовавшихся махоркой, он относился с особым пристрастием к так называемому «пшеничному», то есть турецкому, табаку, но администрация столовой, в лице бронзовидного столяра, сурово взирала на эту слабость и не давала ей поблажки.
Елку вытащили на двор, и вместо нее на столе появился большой самовар, окруженный стаканами, и груда белого хлеба. К двум предыдущим бутылкам присоединилась еще третья, заключавшая особенно желтую сладкую настойку вроде ликера, секрет приготовления которой, ревностно охраняемый от публики, переходил в Колымске от одного винного химика к другому. Было, впрочем, известно, что в ее состав входят чай, жженый сахар и корица, которую химики брали из аптеки.
Камин был давно закрыт, и Веревцов достал из глубины его большой сладкий пирог с изюмом, встреченный рукоплесканиями. При помощи разных перегородок и заслонок, сделанных из старой жести, Веревцов умудрялся печь в камине не только пироги, но даже и хлеб. Публика развеселилась. Начались попытки пения.
«Gaudeamus igitur…»[17] — затянул Джемауэр, размахивая растушовкой вместо дирижерской палочки. Другие подхватили во весь голос; даже Калнышевский, заложив за спину свой «Вестник финансов», подтягивал козлиным голоском, по преимуществу в мажорных местах, где можно было рассчитывать на заглушающую силу хора.
Через час публика, покинув жилище Веревцова, направлялась по дороге мимо кладбища, выводившей к мосту через Сосновку. Светлая полоска на севере стала ярче и приняла большие размеры. Но небо было покрыто легким туманом, слегка помрачившим звезды, которые мигали, как будто смигивая слезы. В воздухе висели тонкие пылинки инея, невидимые глазу, но таявшие на лбу и на щеках. Большая Медведица показывала три часа после полуночи. У Гаврилихи окна светились попрежнему, но и в других домах тоже показался свет. Жители просыпались, собираясь к заутрени. Местами из прямых труб выходили яркие снопы пламени, как будто внутри был пожар. Дьячок перешел дорогу и скрылся в церкви, тоже собираясь затопить печь. На Голодном Конце громко и протяжно завыла собака, как будто пробуждая других. Праздничная ночь пришельцев заменялась праздничным днем туземных жителей.
Иркутск, 1898 г.