В ту ночь мне приснился жуткий сон: Пиммихен встретила меня с письмами, доставленными по адресу: Баумайстергассе, дом 9, Вена 1016. «Они все – для некой Эльзы Кор. Тебе известна женщина по имени Эльза Кор?» – спросила она. У меня замерло сердце. Кто, кроме меня, знал, что она находится в доме? Но я быстро нашелся с ответом: «Это ошибка: улицу перепутали. Завтра же верну их почтальону». – «Какая может быть ошибка, если конверты надписаны твоей рукой?» Она возмущенно подтолкнула ко мне письма. Я изумился: почерк действительно был мой. По дурости я не только обозначил обратный адрес: Баумайстергассе, дом 9, но еще и наклеил вместо марки свое школьное фото со стрижкой под горшок. Конверты были вскрыты и, что еще хуже, отправлены, согласно штемпелю, три года назад!
Во сне до меня дошло, что бабушка все эти годы знала про Эльзу, перехватывала письма и молчала.
Я дал Эльзе кашемировое пальто, которое мой отец купил маме в Париже во время их медового месяца, совпавшего с летними распродажами. У нас в семье бытовал комический рассказ о том, как мама в рекордную жару надела это пальто и прошагала в нем всю дорогу от Монмартра до их гостиницы в Сен-Жермене. Но Эльза мерзла даже в этом пальто. Под самой крышей тепло не задерживалось, а дверь всегда была заперта, и снизу комната почти не обогревалась. Цены меня не останавливали, но, как я объяснил Эльзе, дрова были дефицитным товаром и отпускались небольшими связками из щепы и расколотых на четыре части поленьев. Тогда она спросила, почему я не могу пойти в лес и там срубить пару деревьев. Ее недоумение меня задело и с наступлением темноты погнало в лес, но топор выскальзывал из руки; не свалив ни одного дерева, я только разрубил на себе сапог и вернулся ни с чем.
Эльза обмакивала самый кончик кисти в черную краску: к волосяному пучку прилипали мелкие шарики, похожие на икринки. Мало-помалу осмелев, через пару дней она уже погружала кисть до металлической обоймы, пачкала деревянную ручку и зачерпывала неразведенную краску в количестве, достаточном для наполнения устричной раковины, хотя не всегда доносила до холста. В смущении она бросала взгляд на пальто и вокруг, потом возобновляла попытки, а я разглядывал не замеченные ею точки приземления краски у нее на подоле или на манжете.
Мне хотелось сказать, чтобы она не пробовала краску прямо на холстах: я платил за них немалые деньги и по причине их громоздкости не мог приносить домой больше двух за раз, но молчал, чтобы не показаться скупердяем. А ведь у нее каждую неделю расходовалось примерно два десятка холстов. Думаю, она просто не представляла себе их дороговизны по причине своей отстраненности от мира, но кто был тому виной – она или я?