Бросить ее я не мог и находился рядом с ней сутками напролет – субботу, потом воскресенье: вычищал, исцелял, кормил. К утру понедельника она смогла двигаться по своей воле, а не только по моей. Ожившая глиняная кукла, она молча распахнула глаза и надменно понаблюдала за своей ногой, дергавшейся из стороны в сторону. Теперь она уже боролась не за жизнь, а за жизненную силу. Я все это время не отходил от нее практически ни на шаг, и по комнате размазалась грязь. Покрывало было замарано краской, перепачканные стены и абажур прикроватной лампы высохли, скопилась немытая посуда, содержимое которой перекликалось с пятнами тех же цветов на мебели. Неутомимая изящная ступня добилась своего: сшибла с тумбочки в изножье кровати бутылку молока вместе со свечой, которую я зажег для ослабления скопившихся запахов. Уцелевшее молоко я протянул ей, и она сделала глоток, а потом уронила бутылку. Теперь к перечню пятен добавились новая молочная лужица и застывшие стеариновые капли.
Когда Эльзу сморила дремота, я попытался собраться с мыслями и наметить план действий. Нужно было прибраться, оплатить счета, написать несколько писем в разные инстанции, а по пути на почту проверить, как там бабушка… Пиммихен! За эти дни я не принес ей ровным счетом ничего, даже стакана воды.
В три прыжка я сбежал по ступеням. За полуоткрытой дверью в ее комнату было тихо. На пути к бабушкиной кровати страх уступал место надежде, надежда – страху; мое восприятие менялось с каждым шагом. Морщинистое, восковое лицо застыло в безмятежности… пальцы молитвенно сплелись – эта единственная, прощальная статуя запечатлела миллионы примет ее жизни.
Бабушкиным грезам о красивых похоронах не суждено было сбыться: подвенечное платье не налезало на ее фигуру, родственного сбора не получилось. Ее старший брат, Эггерт, умер давным-давно, когда я был еще ребенком, а младший, Вольфганг, служил миссионером в Южной Африке, откуда прислал нам всего два письма за минувшие десять лет. На последних страницах бабушкиного дневника обнаружился список каких-то старых знакомых, но у меня не возникло желания их разыскивать: прознав, что у меня никого не осталось, эти люди, чего доброго, стали бы захаживать без предупреждения, чтобы меня проведать. Кто-нибудь определенно навязал бы мне своего сына или внука, дабы скрасить мое одиночество, а то и попросил бы сдать комнату, – в самом деле, зачем мне одному такой большой дом?
Похороны организовывал я сам; это стоило мне уйму денег и нервов. Какой заказывать гроб: с подкладкой или без? Из благородных пород дерева или из простых, более стойких и долговечных? Ручки – из бронзы или из недорогого промышленного сплава? Принимать рациональные решения мне было не под силу; я пытался себе внушить, что бабушка уже мертва, ей-то не все ли равно? Однако крохоборничать было совестно, как будто я решил сэкономить на родной бабушке, и прожженный владелец похоронного бюро ловко этим воспользовался. А кроме всего прочего, меня преследовала мысль о том, что я не сумел похоронить ни отца, ни мать.