– Это мой дом, и я в своем праве!
– Но я тебе не пленница, понятно? Захочу – и уйду!
– Уйдешь навстречу смерти?
– Да хоть бы и навстречу смерти! Это будет моя смерть, моя, а не твоя!
– Тебя никто не держит.
Я вел себя так, будто она перестала для меня существовать: выгреб все, что было в карманах, – спички, напоминавший мне Землю голубоватый камешек, рецепты – и стал с преувеличенным вниманием изучать каждый предмет, надеясь, что она пойдет на попятный. Сверля меня недоверчивым взглядом, она не шелохнулась, но стоило мне вдохнуть полной грудью, как Эльза раскусила мою уловку и бросилась к дверям. Я ринулся следом, поймал ее за локоть и, не помня себя, вдавил в стену. У меня и в мыслях не было ее запугивать, но мною владело отчаяние.
– Это касается не тебя одной! Покончишь с собой – и тем самым убьешь меня! Твоя смерть – это моя смерть! Твоя жизнь – это моя жизнь! Мы связаны одной судьбой, мы прокляты, как ты не понимаешь? Мы – как сиамские близнецы! Один без другого погибнет!
Раз за разом Эльза пыталась вырваться, но сил не хватало, и она только твердила:
– Отстань! Выпусти меня из этой двадцатикамерной тюрьмы! – Ей просто хотелось меня убедить, что она нужна мне больше, чем я – ей.
В конце концов я дал ей то, к чему она стремилась в действительности: сгреб ее в охапку, чтобы приковать к месту, после чего она мало-помалу перестала дергаться и объятия стали, если можно так выразиться, более обоюдными.
Пока Эльза бросала мне вызов, она была игривой, своенравной, независимой. Теперь она стала совсем другой: нежной, покорной, зависимой от меня. В ее взгляде сквозило сострадание, карие глаза смягчились и наполнились слезами. Мне пришлось спросить себя, которая же из этих двух женщин – настоящая, а которая – самозванка.
– Я готовила сюрприз, – выговорила Эльза, кивая на мольберт. – Для тебя. Если не откажешься. – Она шмыгнула носом и сморгнула слезы.
Я посмотрел мимо нее, на заднюю сторону подрамника. Что же она написала? Мой портрет? Или она издевается? Я боялся двинуться вперед, чтобы она меня не опередила, а потому не ослаблял хватку и, удерживая Эльзу подле себя, застыл перед холстом.
Неоконченная картина была проста, как детский рисунок, но, несомненно, имела какое-то отношение к тому, что сейчас произошло между нами. Она изображала контур дома, а в нем – две фигурки из палочек, стоящие бок о бок лицом к зрителю. Я оказался перед мужской фигуркой, более высокой из двух, а она – перед женской… Может, это было простое совпадение, а не умелое манипулирование с ее стороны? Вначале создавалось впечатление, будто они держатся за руки, но нет. Их руки пересекались на уровне запястий, а потом расходились в стороны, так что мы не держались за руки, вовсе нет: мы были скованы наручниками. И это более или менее соответствовало тому, что происходило в тот миг: я крепко сжимал ее запястье. Мое лицо, еще не выписанное, а потому пустое, смотрело перед собой одним глазом – широко распахнутым, любознательным, голубым, – который, казалось, изучал меня столь же внимательно, как я – его. Что же отсюда следовало? Что я – какой-то тиран, удерживающий ее насильно? Или что истинная власть принадлежит ей, а я, как щенок, привязан к ней своими чувствами?