– А ты где была, муттер?
– Не много ли вопросов для одного дня?
Я чуть не заорал: «Где Эльза?»
– Как там фрау Вайдлер? – спросила мать.
– Оплакивает своих птиц.
Посмотрев в окно, мать вздохнула:
– Ее можно понять. Вчера была живность, а нынче пустота.
– Ни о чем другом думать не может, – добавил я.
– Когда привыкаешь к тем, кто составляет тебе компанию, а больше у тебя никого нет…
– Хорошо понимаю ее чувства.
– Вот как?
– Они сходны с моими.
– Из-за Пиммихен?
– Не совсем.
– Из-за фатера?
Я не отвечал; мама почесала бровь.
– Что скажешь, мутти?
– Ума не приложу. Может, дашь подсказку?
Я пожал плечами.
– Размерами больше, чем хлебница? – предположила она.
– Сама скажи.
– Какая-то потеряшка? Фонарик? Я положила его тебе на кровать.
– А где ты его взяла? – спросил я.
Она напустила на себя искренний, недоуменный вид.
– Нашла под лестницей. Я думала, ты сам его там оставил, нет?
Неужели она не знала об исчезновении Эльзы? На всякий случай я проявил осторожность.
– Да, наверное.
Ну что мешало мне воспользоваться родительским отсутствием и обшарить весь дом? От растерянности я готов был кусать локти. Мне оставалось лишь застыть на месте и пробубнить что-то невразумительное; я не шел на откровенность, но ведь и мама тоже. В какой-то миг у меня сорвался голос, и она бросилась ко мне, чтобы обнять. Стараясь не делать лишних движений, я незаметно смахивал слезы.
Когда зазвонил телефон, я обрадовался: по крайней мере, можно было надеяться, что мать несколько минут будет занята разговором, а я тем временем сумею взять себя в руки; но она лишь крепче прижала меня к себе, словно показывая, что важнее меня для нее никого нет. Я тоже обнимал ее, как будто хотел оградить от посторонних – наверняка это трезвонила та нелепая особа, которая приходила к нам в дом и произвела на меня впечатление скандалистки. Телефон не умолкал; в конце концов мама отстранилась, чтобы снять трубку, и стала слушать, барабаня пальцами по скуле. Прикованная к месту своими мыслями, она положила трубку на рычаг, но не отпускала.
– Если дело важное, они перезвонят… – тихо сообщила она.
Я попытался вернуться к нашему разговору, но момент был упущен, и мать больше не желала играть в секреты; пропуская мимо ушей мои намеки, она не заглатывала наживку. Я наблюдал, как мать преспокойно ходит по дому, и готов был схватить ее в охапку, чтобы кружить до умопомрачения, пока она не признается, что сотворила с Эльзой. Видимо, мать что-то заподозрила: развернувшись ко мне, она перехватила мой устремленный на нее взгляд и улыбнулась слабой, ангельски-страдальческой улыбкой. Я обошел всю округу, запрокидывая голову под каждым деревом в надежде увидеть Эльзу, которая сидит на высоком суку и болтает ногами. Обыскал я даже развалины дома фрау Вайдлер, хотя и понимал, что уж там-то Эльза никак не могла укрыться; просто это показывало меру моего отчаяния. Кое-где среди пепла все еще валялись птичьи скелеты: создавалось впечатление, будто каждый намеревался спастись вплавь и осваивал новый стиль, но в мгновение ока был обездвижен злыми чарами. Две ночи я подглядывал из своей спальни через замочную скважину, но мать не поднималась и не спускалась по лестнице; почти все время она проводила у себя в комнате. Перед сном разбирала выстиранные носки, просматривала счета и устраивалась в кресле, чтобы полистать итальянскую поваренную книгу. Я видел, что после избавления от лишних обязанностей у нее гора с плеч свалилась. Пару раз она при мне заливала горячую воду в термос, но, покончив с делами, относила его к себе в комнату. Теперь она заботилась только о себе и могла больше не думать о посторонних.