Бабушка разговаривала сквозь пальцы, задумчиво держа их у рта наподобие козлиной бородки, и повторяла:
– Вы обещаете хорошее отношение? Vous promettez d’être gentil? Обещаете? Vous promettez?
А он с нарастающей досадой отвечал:
– Oui, ça va, ça va[54].
Потом она обратилась ко мне и сказала, что я должен пойти с этим военным на какую-то сверку данных, обязательную для моих сверстников. Солдат привел меня на французскую базу, где французы, как рядовые, так и офицеры, расхаживали в американской форме. Насколько я понял, американцы передали эту форму в дар французской армии, но, поскольку телосложением средний американец и средний француз далеко не одинаковы, французов не украшала эта американская щедрость. И еще один факт вызывал недоумение: почему-то свою форму французы отдали присутствовавшим там же чернокожим (марокканцы виделись мне чернокожими). Наверно, решил я, ради приличия – чтобы те не ходили голышом, как у себя в Африке, откуда их вывезли. Только позже я узнал, что Марокко – французская колония, а потому ее граждане служили в рядах французских вооруженных сил. Марокканские части, отправляемые на передовую, не испытывали недостатка в обмундировании. А учитывая, сколько их погибало под обстрелами, обмундирования, вероятно, оставалось в избытке.
Разговоров я почти не понимал, за исключением отдельных фраз, которых нахватался от Пиммихен, – та любила щегольнуть знанием французского. Прислушиваясь к арабской речи марокканцев, я счел их интонации по-варварски резкими. Успокаивало лишь то, что в помещении я оказался далеко не единственным австрийцем: до меня туда успели препроводить несколько сот моих ровесников. Ситуация могла обернуться форменным вавилонским столпотворением, если бы не эльзасцы, которые, владея немецким и французским, выступали переводчиками. Но их не хватало, а собеседований, анкет – и курильщиков – оказалось, к сожалению, множество.
Мне выдали какую-то американскую книгу и велели прочесть одну главу. В свое время Гитлер заменил изучаемый в австрийских школах французский язык английским, так что с начальным уровнем я кое-как справлялся: I am, you are, oh my, it is raining cats and dogs[55], но не более того. Знания у всех оказались примерно одинаковыми. На самом деле каждому выдали по экземпляру одной и той же книги, которая мало подходила для такого случая, несмотря на все заботы американцев, взявших на себя типографские расходы. Как сейчас помню заглавие: «Справочник по организации военного управления в Австрии».
Именно там, на военной базе, я в подробностях узнал о смерти Адольфа Гитлера; очевидно, это ни для кого не было новостью, но я с некоторых пор отгораживался от ближних и дальних событий. Мое потрясение было столь велико, что я не сразу поверил в такую неприглядную кончину такого великого человека. Но потрясения на этом не закончились: когда подошла моя очередь, я навел справки об отце. Согласно показаниям некоторых очевидцев, из Маутхаузена двое совершили побег, а мой отец бежать не сумел: он был пойман и убит выстрелом в голову; согласно показаниям других очевидцев, двое узников безуспешно пытались бежать, а мой отец пострадал за то, что якобы разработал для них план побега, но итог был тот же самый. Я не дождался, когда смогу уйти и в одиночестве выплакать свое горе; нет, я повесил голову и, сидя перед французом и его соотечественником-эльзасцем, разревелся, как малолетка, шумно и сопливо. Никто не проявил ко мне сочувствия и не выразил соболезнований, да я этого и не ждал.