Эта техника пришла из Зизибы и называлась синус-пением, или носовой песней. Я читала о ней и спорила с Ормой о том, как ее исполнять, но никогда не слышала своими ушами. Я не знала, что это искусство практикуют в Порфири.
Не с первого раза, но мне все-таки удалось найти способ подыграть его небесной мелодии на своей неуклюжей, приземленной флейте. Вместе мы спели песню о земле и море, а также о смертных, живущих где-то посередине.
Загудела труба, поразив нашу музыку своим медным ножом, и мы остановились посреди ноты. Толпа расступилась, чтобы пропустить большой паланкин, который несли мускулистые юноши. За полупрозрачными белыми шторами я различила трех жрецов Чахона, включая Паулоса Пэнде. Вспомнив о «предписании жреца», упомянутом Флоксией, я инстинктивно отвернулась, чтобы он меня не увидел. Я не хотела, чтобы Тритон попал из-за меня в неприятности.
Носильщики прошли мимо, и рыночная площадь снова загудела, но мой музыкальный партнер успел исчезнуть в лабиринте прилавков и палаток.
Камба все-таки ответила мне. С того дня, когда Пэнде изгнал Джаннулу из сознания Ингара, успело пройти две недели.
Большое спасибо за любопытный зашыфрованный журнал. Как вы наверняка предвидели, Ингар не может перестать о нем думать: он постоянно делает заметки и пытается его перевести. Он хочет с вами встретиться. Приходите сейчас же, пока не стало слишком жарко, и мы посидим у нас в саду.
Квадратный и отрывистый почерк явно принадлежал не Камбе. На секунду я подумала, что записку написал Ингар, но он никак не мог сделать ошибку в слове «зашифрованный» – с его-то языковыми способностями. Все это было очень странно.
Тем не менее я обрадовалась возможности отвлечься. А еще с удивлением осознала, что мне не терпится увидеть Ингара.
Престарелый дворецкий впустил меня в дом Пэрдиксис. Похоже, меня ожидали, значит, по крайней мере, записка была написана с ведома Камбы. Я ожидала ее в полутемном, выцветшем атриуме[8], где журчал фонтан. Аллегорическая статуя Торговли грозно смотрела в воду: все ее щели и трещины заросли мхом. Длинношеяя и величавая Камба вышла ко мне и торжественно поцеловала в обе щеки, после чего попросила разуться. На пороге за ее спиной маячила маленькая седая женщина в элегантном наряде, изучающая меня проницательными, как у ворона, глазами.
– Моя мать, Амалия Пэрдиксис Лита, – представила ее Камба, сопровождая слова изящным жестом.
Я покопалась в памяти, пытаясь вспомнить, как обращаться к женщине, превосходящей тебя по возрасту, классу и общей порфиристости, но мать Камбы повела себя неожиданно. Она подошла ко мне и поцеловала в обе щеки, а потом взяла в руки мою голову и прижалась губами к моему лбу. Могу лишь представить, насколько ошарашенный у меня был вид – губы женщины расплылись в улыбке.