– А почему они в масках? И ты тоже? Я не вижу здесь других женщин.
– Эй, для музыканта ты задаешь слишком много вопросов. Ладно. Раз уж ты будешь здесь играть, тебе следует знать, что у нас все не так, как кажется на первый взгляд. Кроме одного – я действительно хозяйка заведения. А маски – это такая игра. Кому не хочется хоть немного побыть тем, кем он никогда не станет? Хотя бы на короткое время. Каждый думает, что его никто не узнает, и потому он может делать все, что захочет. Ну почти все.
– И ты сама все это придумала?
– А ты считаешь, придумывать под силу только мужчинам?
– Ты удивительная женщина. Может, стоит надеть маску и мне?
– Ты быстр на язык, – признала она. – Но я еще не слышала твой настоящий голос.
– Так послушай, – сказал он и потянулся к гитерну.
И вновь, теперь уже ожидаемо, при первых же аккордах наступила тишина. Из лучше освещенного центра зала, где сидел Вальтер, полускрытые колоннами альковы с посетителями в звериных масках походили на пещеры с затаившимися хищниками. Казалось, стоит ему сделать неловкое движение, и они выскочат из логова, чтобы разорвать неосторожную жертву. А остановить их может только одно.
Вальтер крепче сжал свое оружие. Каждая струна гитерна была словно тетива натянутого лука в руках Иво. Каждое слово – точно направленной в цель стрелой.
От горя мне дышать и жить невмочь,
Не обошла меня беда…
привычно завел он, не отрывая взгляда от глаз Зары, долгую песню о жене рыцаря, отправившегося в Крестовый поход, о ее сомнениях и надеждах, об ее отчаянии и всепобеждающей любви. С каждым его словом в лице Зары что-то менялось, словно он пел именно о ней и от каждого его слова зависела сама ее жизнь.
Благо той жене,
Чей милый образ друг с собой возьмет
Туда, в заморские края.
А в родной стране
Ждать будет рыцаря она за годом год,
Печаль привычную тая.
Лишь о тебе одном она грустит:
«Где мой любимый? Жив или убит?
Кто сотворил его таким прекрасным,
Пускай хранит его
В походе долгом и опасном!»
[1]Гитерн смолк. Напряженная тишина повисла в келлере. Глаза хозяйки заведения, окаймленные прорезями в маске, сверкали, как два ограненных бриллианта.
– Браво! – прошептала она. И вдруг, уже в полный голос, повернувшись лицом к альковам-пещерам, выкрикнула, – Браво!
– Браво, браво! – подхватили посетители. Многие из них повскакивали с насиженных мест, выбираясь в залу, в которой совсем недавно отплясывали под звуки флейты, не обращая внимания на самого музыканта. У каждого из них в далекой Германии остались у кого родители, у кого брат или сестра, у кого жена. Песня тронула их за живое, и теперь им хотелось разглядеть певца ближе, пригласить к своему столу, словно он мог, хоть на мгновение, вернуть их в родной край. Но когда самый нетерпеливый, первым обогнув стоящую на пути хозяйку заведения, шагнул к пылающему за ее спиной очагу, сиденье миннезингера было пусто.