Пытки, голод и унижение человеческого достоинства могли сломить нас физически, но не морально. Среди арестованных царила дружба и товарищество.
Вместе с нами на строительстве аэродрома по вольному найму работало несколько десятков поляков. Они давали заключенным хлеб и не одного спасли таким образом от голодной смерти. Они шли на большой риск, ибо за передачу арестованным продовольствия виновного строго наказывали.
…Колонна из двухсот заключенных медленно движется вперед.
— Стой! — доносится в ночной тишине со стороны головы колонны голос, похожий на звериный рев. Через несколько мгновений нас окружает цепь фашистов.
Холод и ветер захватывает дыхание. Было невыразимо трудно идти, а стоять — просто невмоготу. Казалось, что в жилах начинает застывать кровь.
Что же будет? Почему внезапно заставили остановиться? Что с нами будут делать? Какой вид истязаний фашисты придумали на этот раз?
Обыск! — пришел с головы колонны тихий сигнал.
Странно. Обычно нас обыскивали на конечном пункте, незадолго перед входом в бараки. Почему на сей раз такое исключение?
— Бросайте хлеб! — предупреждают товарищи друг друга.
Выбросить хлеб, который нам дали польские рабочие? Мы его заботливо спрятали, чтобы в лагере «Волери» поделиться с товарищами. Нет, хлеб, благодаря которому в нас еще теплилась жизнь, не должен пропасть. Как по команде начинаем запихивать его в рот, даем рядом стоящим товарищам. Надо торопиться. Глотаем хлеб неразжеванным.
Приближается эсэсовец. Приходится прекратить есть. Иначе выбьют зубы. По прежним обыскам знаем — скрывающий хлеб строго наказывается. Его гонят к помещению охраны, где применяют так называемую «новую систему кормления». Резиновой дубинкой бьют несчастного по животу и по пяткам. В голове появляется тупая боль. Человек не может больше связно думать. Удары по животу вызывают нарушения в дыхательной системе, начинается длительный кашель.
Подошла моя очередь. Один эсэсовец, лицо которого закрывал большой козырек фуражки, ощупывает мне грудь и плечи, а второй светит карманным фонариком.
— Проклятье! — звучит у самого уха так часто слышанное и хорошо известное ругательство.
— Свинья! — пронзительно кричит второй фашист и ударяет мне кулаком в лицо.
Падаю. Меня поднимают и снова ставят на ноги. Звучит приказ раздеться догола.
Раздеваюсь. Гитлеровцы тщательно ощупывают каждый шов одежды. Не найдя ничего подозрительного, фашист ругается и плюется.
Примерно через полчаса мне позволяют одеться. Тело, кажется, совсем остыло. С трудом надеваю длинную «рубаху». Оказывается, что именно этот кусок одежды привлек внимание гитлеровцев.