Что же до папочки, то, насколько я понимаю теперь, после
того, как все мосты за спиной оказались сожжены или разведены, памятуя, что мы
с ним родом из Питера, он, наконец-то, решился последовать давнему пожеланию
бабушки и уехать из СНГ. Как именно оформлялись наши эмиграционные документы, и
скольких нервных клеток это стоило папочке, не знаю, я была слишком мала, и
основополагающие решения принимались и реализовывались без моего прямого
участия. Зато, при опосредованном, разумеется, думаю, я служила папочке
мотиватором. Когда-то слышала от кого-то из отцовских друзей, у Мишеля возникли
определенные сложности при репатриации, но проблемы разрешились самым чудесным
образом благодаря умелому адвокату со смешной фамилией Бриллиант. Он был старым
приятелем тети Майи и знал рычаги, на которые надо давить, чтобы бумажки
порхали с одного чиновничьего бюро на другое, аки бабочки божьи, пу-пух, и
готово…
Бывало, папе звонил дядя Жерар. О чем они разговаривали, мне
неизвестно. Надо думать, о нашем грядущем переезде, но, вероятно, и о Мэ.
Понятно, Мишель поведал своему французскому другу, как Дар Иштар достался нам в
дар. Или как папочка достался Дару даром, разве кто-то спрашивал его мнения,
прежде чем зачислить в Хранители? Вне сомнений, папочка опасался, как бы новые
украинские власти не пронюхали об артефакте и не конфисковали его. Ценность
надлежало перевезти через несколько границ, и риск расстаться с ней был
чрезвычайно велик. Кажется, дядя Жора собирался лететь в Киев, но папа его
отговорил.
— Чем меньше будет волна, которую мы поднимем, тем
больше шансов не утонуть, — сказал он как-то в телефонную трубку. Француз не
приехал, значит, внял.
***
Мы с папой провели у гостеприимной тетушки Майи месяцев
семь, пока наши документы медленно перемещались по инстанциям, и крючкотворы
разных рангов шлепали на них разрешительные визы, дополняя резолюциями и
автографами. По всей видимости, по преимуществу они носили положительный
характер, иначе, нас бы не выпустили и не впустили. За это время тетя Майя очень
привязалась к нам, особенно, ко мне, и, кажется, даже радовалась проволочкам
бумагомарак.
— Ранней весной в Киеве сказочно красиво, — говорила
она папочке, и он не спорил. — Но ты поглядишь, Моше, какой здесь май…
Так и случилось, надо признать. Тепло пришло столь
стремительно, словно где-то неподалеку заработал могучий отопитель, и сугробы
пали в неравной борьбе, рассыпались ручьями, растворившимися в молодой траве.
Она словно выскользнула прямо из-под снега. И, уснув однажды вечером на пороге
весны, мы проснулись, обнаружив за окнами цветущий сад. Его божественные
ароматы пьянили. Отовсюду неслось пение птиц…