В этот момент императору сообщили, что его бывший полк — Измайловский — проявляет нерешительность, а его командиры не отвечают. Чтобы решить дело император пришпорил лошадь и поскакал к своему полку, к которому подъехал со стороны Исаакиевской площади. Он отдал приказ построиться в колонны тем же тоном и с тем же спокойствием статуи, и вместо того, чтобы обратиться к офицерам и солдатам со словами возмущения, он приказал зарядить ружья и с суровым видом твердым голосом сказал: «Вы знаете, что Ваш долг предписывает Вам всем умереть за меня, идите вперед, я укажу Ваше место». Полк, словно под воздействием ужаса, двинулся вперед и остался в полном повиновении, несмотря на недобрую славу, которую заслужили многие его офицеры.
Между тем, народ волновался и совершенно не понимал, что происходит. Не зная, кто из двоих, Николай или Константин, является настоящим государем, не видя еще манифеста и, не будучи призван к новой присяге, люди беспорядочно повторяли крики восставших. Даже многие офицеры были введены в заблуждение нежеланием отвечать на крики «Ура Константину!». Полковник гренадерского корпуса Стюрлер был убит тем же Каховским, который убил и графа Милорадовича. С каждой минутой опасность нарастала, толпа напирала со всех сторон, рабочие, собравшиеся на старых сооружениях Исаакиевского собора, бросали в нас камнями и палками, несколько ружейных выстрелов с разных сторон заставили мятежников покинуть их ряды. Император отказался от намерения начать бой, который без сомнения оказался бы смертоубийственным, и, кроме того, своей продолжительностью мог бы воодушевить бунтовщиков. Прибывшая на место артиллерия не могла стрелять без боеприпасов, которые по старому обычаю находились в Охте, куда я отправил сани для того, чтобы привезти оттуда картечи и ядер.
В это время все высшее общество, мужчины и женщины, собрались в Зимнем дворце на молитву. Тревожные вести, усиленные страхом, устрашили это собрание, все пришли отметить праздник, а теперь дрожали за судьбу империи, за своих сыновей, за своих супругов, которые находились друг против друга, готовые сражаться. Императрице-матери и молодой императрице понадобилось все их мужество в этот момент, когда, казалось, решалась судьба всего — существования их власти, ее потеря или сохранение, жизнь их сыновей и их мужей, которые вместо славы и поздравлений, обычно сопровождающих вступление на престол, были окружены взбунтовавшимися убийцами, дурным отношением к своей семье и к славному наследию своих предков.
* * *
Великий князь Михаил, который должен был приехать накануне, для подтверждения отречения великого князя Константина, появился только после полудня. Это опоздание помогло ввести в заблуждение солдат лейб-гвардии Московского полка — им сказали, что по приказу узурпатора Николая великий князь Михаил был заключен в крепость, и что если бы Константин искренне решил отказаться от престола, то его самый близкий друг и брат Михаил не упустил бы случая лично приехать и объявить об этом гвардии. Едва выйдя из кареты и узнав о том, что происходит, великий князь Михаил бросился к казармам своего полка. Увидев, что их недостойно обманули, солдаты живо построились, и с голоса брата своего государя приняли присягу. Вслед за ним они ускоренным шагом пришли на Адмиралтейскую площадь. Стыдясь позора, который лежал на имени полка, благодаря их товарищам, они попросили разрешения пойти в штыковую атаку против мятежников, великий князь Михаил в пешем строю находился в первом отряде и пожелал возглавить атаку. Император был спокоен, он еще сомневался в необходимости проливать кровь своих подданных и он остановил этот благородный порыв. Он позволил только, чтобы несколько пожилых гренадер без оружия подошли к рядам заговорщиков для того, чтобы сообщить им о приезде великого князя Михаила и о том обмане, в который вовлекли их бунтовщики. Гренадеры стали смело приближаться, но крики «Ура Константину!» и несколько ружейных выстрелов показали им всю бесполезность их поступка.