— А что говорят в Колдшо?
— Я поотстал от жизни, поскольку в последние недели маялся животом. Все прямо по Псалтыри: Господь посетил меня ночью и испытал в огне; я так и не смог навестить вас, хотя и собирался почитать Кардано. Но и до меня добрались кое-какие вести из соседнего прихода. В округе только и говорят о том, что вы обнажили слабое место Вудили и произнесли такие проповеди, что кое-кто из паствы призадумался. Есть ли в этом правда, мистер Дэвид? Я всем сердцем тянусь к вам, словно мы рождены одной матерью.
— Я обнаружил ужасное нечестие, но это не все. Я пережидаю и наблюдаю, а когда разберусь во всем, пойму, как действовать. Вы сами при первой нашей встрече сказали, что о Вудили идет плохая молва, и — горе мне! — я убедился в справедливости ваших слов. Больше всего опасаюсь, что самые ярые христиане завязли глубже всех.
— Грустно слышать об этом, Дэвид, дружище. Все из-за Леса?
— Да, виноват Лес — и чернейшее колдовство. Приход погряз в древних языческих суевериях, окутавших саму душу моей злосчастной паствы. Во всей Шотландии не сыщется столь горестного места, ибо все грехи и проступки сокрыты под личиной благочестия. Друг мой, временами в Вудили тише и спокойнее, чем на погосте. Но внутри селян таятся страсти и в известное время выплескиваются наружу. Во тьме ночной, в самой гуще Леса, творят они бесчинства, о коих и упомянуть стыдно.
— У вас есть свидетели?
— Я все видел собственными глазами. Случайно наткнулся на один из дьявольских шабашей.
— Храни нас Господь! Я слышал разговоры о подобном, читал об этом в старых книгах, но не видел воочию. Уверен, в Колдшо такого нет: мой приход слишком пустынен и светел, лишь ветры гуляют над верещатниками. Нет в нем прибежища для нечестия, что творится во мраке ночи. Я всегда питал отвращение к вашему Лесу… Сердце человеческое штука странная, мистер Дэвид, иногда и я сам себя пугаюсь. Искупление мгновенно, но для возрождения требуется целая жизнь; самый святой человек на смертном одре всего только сосуд гнилья и мерзости в сравнении с чистотой, какую обретет он после смерти. Иногда находит на меня искушение и начинает терзать мысль, что мы и Церковь далеки от Бога, настолько привычно нам считать человека изначально порочным и подвергать строжайшим ограничениям и наказаниям, тогда как в сути своей человек создан волей Господней и, возможно, хранит дыхание Его. Если есть первородный грех, то должна существовать и первородная невинность. Когда я слышу, как славная Катрин Йестер поет у врат Калидона, я прикасаюсь к доброте Всевышнего, совсем как во время сокровеннейшей молитвы. Объяви эту целомудренную радость недозволительной, и душа свернется и скиснет, а потом обратится ко злу. Запрети юности резвиться весенним утром во славу Божию, и она начнет плясать в темном лесу под дуду Дьявола.