Придя в себя, Виктор поставил на ноги Вячеслава и они вместе, отводя глаза, вынесли тела из дома. Моряки не считали их, глубоко закрывшись от этой ужасной картины. Там, в городе, они не могли похоронить всех погибших, да и не стремились к этому. Очерствение позволило старикам выжить, экономить силы и не касаться переживаниями всех тех, кто остался тлеть на дорогах и площадях. Лишь эта, маленькая трагедия, коснулась сердец моряков и стала личной. Теперь они были обязаны похоронить детей.
Закончив работу, без сил они ввалились в дом, упали на лежанку за печкой и забылись тяжелым сном. Глубоким сном рабочего, который вернулся домой. Скорбным сном отца, похоронившего своего ребенка. Счастливым сном выжившего в аду.
Виктору снился странный сон, похожий на тот, что он видел, когда в первую ночь после Дня Войны попал на маяк. Только теперь у этого сна было продолжение: шкипер посмотрел вниз, переведя взгляд с затухающих огоньков на небе, к земле. Вокруг него была серая песочная гладь, бесконечная пустыня, в которой он стоял. Солнце не палило – его просто не было. Вероятно, это была ночь, но долгожданной прохлады так и не наступило – спертый, горячий воздух обжигал горло и легкие. Губы потрескались и покрылись коркой.
А потом он переместился в другое место, на высокий холм, бесконечный бархан, от которого шла целая пустыня вниз. Шкипер подумал, что ему тут хорошо и спокойно. Слева от него, по гребню, не проваливаясь в песок шел человек в военной форме. Моряк сглотнул, всматриваясь сквозь искаженный жаром воздух, но не мог увидеть кто это. Внезапно, путник оказался совсем рядом с ним.
– Отец? – шкипер пошатнулся, разглядев уставшее лицо с седой щетиной, испачканное не то сажей, не то землей.
– Здравствуй, Витя. Ты прости, что шел долго – человек в гимнастерке с сожалением смотрел на моряка.
– Папа… я умер? Тоже, да? Это хорошо… – Виктор расслабился и даже немного улыбнулся – Только как там Слава будет, а?
– Рано, Витя. Скажи – тебе хорошо тут? – человек в гимнастерке проникновенно посмотрел на Виктора.
– Хорошо, пап, спокойно тут, нет никого – улыбаясь, Виктор осторожно подошел и обнял отца. Он оказался таким, каким он его запомнил – теплым, крепким, надежным, спокойным.
– Это потому, сын, что тут нет людей. Ни плохих, ни хороших. Я на войну иду, чтобы вы жили – ты, Маша, мама. Не за такой мир мы кровь солдатскую лить будем – он погладил Виктора по голове, отстранился и пошел прочь, лишь обернувшись напоследок – Жить надо.