Понемногу занимался рассвет, и на душе светлело. Харламов все чаще и чаще требовал привалов. «Бандуру» и багор тащили по очереди. Усталость с рассветом сменилась неодолимой сонливостью. Впервые в жизни дремал на ходу, нагруженный, как ишак. «Бандура» водила из стороны в сторону, но шел и форменным образом спал. И вдруг - споткнулся, рухнул, раздался треск. Дрему мгновенно как рукой сняло: сломал правую лыжу! Отлетел бы нос или кусок сзади, а то посредине, прямо под валенком!
Усложнялось все неимоверно: на одной лыже не пойдешь и обломки не выбросишь - Мазурин уж точно пошлет искать, потребует доказательства, что не сломал нарочно. И связать обломки нечем - расползаются, тащить - одна морока и нервотрепка.
Отдыхали чуть ли не у каждой вешки. Багор и «бандуру» остаток пути тащил Харламов. На заставу добрались с большим опозданием, чуть живые. Присел в дежурке и сил не оставалось подняться. Харламов пошел в разведку к повару. Тем временем в дежурку заглянул командир отделения, приказал:
- А ну, бегом на «тактику»! - И слушать не стал, что только вернулся из наряда, без завтрака и обеда.
Все три командира отделений были из разжалованных в сержанты лейтенантов. Здесь им дали возможность добросовестной службой искупить вину и вернуть звездочки на погоны. И они усердствовали, особенно этот - русский с литовской фамилией, у которого кроме звездочек отняли еще и партбилет. Он почему-то сразу же, почти патологически невзлюбил его, Бакульчика, изводил придирками, оскорблением, унижением. Даже кожей чувствовал его постоянную враждебность.
Ничего не оставалось, как выполнять приказ. На плацу сержант что-то требовал, но он плохо соображал, чего тот хочет. Звенело в ушах, подкашивались ноги, в глазах мельтешило что-то розовое, реальность чередовалась с каким-то полуобмороком.
- Встать! Ложись! Встать-ложись! - долетал откуда-то злорадный голос сержанта, и приходило понимание, что командир отделения отдает команды перед строем ему одному.
- По-пластунски вперед! Не так, мешок с дерьмом! Отставить! Мордой в снег, в снег! Вот так...Почувствовал на затылке сапог, с силой толкающий лицо в жесткий, шершавый снег, и еще что-то солоноватое на губах - кровь или слезы? И вдруг какая-то дьявольская сила пронзила все существо, пружиной взбросила на ноги. Не соображая, что делает, саданул карабином с откинутым штыком в истязателя... Больше ничего не помнил. Разве что испуганное лицо Мазурина, его визгливое «три-и-и-бунал!», да и то как во сне...
Очнулся от холода, в кромешной тьме, не понимая, где находится. Пощупал вокруг, наткнулся на стеллажи с амуницией - в каптерке. Мгновенно вспомнилось все - и охватил ужас: нападение, может, и убийство командира!!! Лет десять - как минимум. Практически вся жизнь... Не-ет! Но где же выход? Нет никакого выхода, тупик. Один выход: патрон в патронник, дуло в рот...