Но сон не приходил. Мысли из общефилософской сферы переходили на близкие, будничные реалии. Когда все уляжется-успокоится? Сколько еще будет трепать нервы Супрунов? Может, позвонить капитану - пускай забирают немедленно, чтоб не мутил воду? Чего проще - поднять трубку, попросить капитана и - признать полную нравственную победу Супрунова, свое фиаско... Как в глаза будет смотреть Шпаковскому, Соболеву, Реве? Да, они станут его бояться, но уважать - вряд ли... Но... Вот Супрунов, замененный заступившим на дежурство Ревой, спит, похрапывая, а ему не до сна... Сколько всего свалилось вместе с командирскими обязанностями! Даже с кем отправить завтра на заставу лошадку с повозкой - вопрос: Рева, вернувшись, не успеет как положено отдохнуть, а кого послать? Без Шпаковского, Соболева не обойтись... Ладно, будет день - будет решение...
Подзаправившись после подъема сваренными Ревой супом и кашей, возили дрова. Всю ночь лошадь стояла привязанная к повозке, перебирала сено, а утром Рева ее спутал и выпустил на вылизанный колхозными коровами выгон.
Супрунов продолжал гнуть свое: требовал приказа «под козырек» на возку дров. Махнул рукой: да ну его! Трепать нервы! С превеликим удовольствием поехал сам со Шпаковским и Соболевым.
С дровами здорово повезло: шторм выбросил на берег кубов десять ровненьких, очищенных от коры столбиков, легших на удивление кучно у основания мыса на краю деревни. Столбики были легкие, почти невесомые, сушили, видимо, их долго и на совесть, а сбросило с палубы какого-то сухогруза в эти штормовые дни, прибило к берегу, не дав набрякнуть.
Когда сделали рейсов восемь, вдруг подошел Супрунов и вызвался подменить, заявив:
- Под вечер обычно звонит начальство, спрашивает. Пропуск и отзыв на завтра сообщает, сам разговаривай...
Немного удивила его готовность поступиться принципом. Хотел отказаться от помощи, но подумал: в самом деле, лучше поговорить с капитаном самому, да и на технику взглянуть, а то еще и не видел...
Возя дрова, успел рассмотреть деревню. Ее трудно было назвать деревней в привычном смысле слова, скорее - хаотично разбросанные на различном расстоянии друг от друга по побережью хутора, но с общей улицей, которую вернее бы было назвать проселочной дорогой с многочисленными ответвлениями к хуторам. Она была ухабистой из-за вылезающих из земли валунов. Повозка на них болталась из стороны в сторону, столбики сваливались, приходилось укладывать вновь и вновь. Одни хаты подступали к берегу, другие жались к леску, третьи вообще стояли на отшибе. Только с десяток в центре держались плотнее одна к другой и по обе стороны улицы. На окраине, почти у основания мыса, откуда возили столбики, выделялось крупное строение - там была когда-то школа, которую закрыли, передав помещение под клуб. Судя по ржавому навесному замку и непримятой траве у крыльца, сюда давно не ступала человеческая нога. Как и во всех островных селениях, на возвышенных местах черными призраками торчали ветряные мельницы с полусгнившими, полуосыпавшимися крыльями, которые уже не вращались и только при крепком ветре, постанывая и старчески кряхтя, покачивались туда-сюда. В метрах трехстах от прожектора - фермочка коров на пятьдесят, сложенная, видимо из обобществленных в коллективизацию сараев, и сеновал.