Отобедав, после десятиминутного перекура приступили к занятиям по строевой подготовке. Поначалу все это было занимательно, даже интересно, но когда сержант заставлял по двадцать, тридцать раз повторять одно и то же - «становись», «разойдись», «нале-во», «напра-во», «смирно», «вольно», «равняйсь», «отставить!», стала одолевать сирая тоска. Но вскоре появился капитан Трунов и распорядился занятия закончить, всем направляться на хозработы, указал на хату по соседству и приказал:
- Разобрать, попилить, поколоть! Через два дня доложить.
Хата была добротная, с резными наличниками, толстый, аккуратно подогнанный брус в стенах - что звон. И поразительной красоты, с невиданными узорами и орнаментом кафельные печки внутри. Они уже знали, что в деревне жили финны, которых выселили после ликвидации Карело-Финской Республики, а теперь, дабы кому не взбрело в голову возвратиться нелегально, деревню отдали военным. Хотя все были комсомольцами, а двое даже кандидатами партии, но каждый чувствовал какую-то неловкость, некое подобие великого греха крошить дров ради эту красоту и добротность. И вообще не укладывалось в их гражданские головы: зачем ломать хату, если запасливые, хозяйственные финны оставили полные навесы превосходных сухих дров, да еще в каждом дворе - два-три аккуратно сложенные стога-пирамиды? Бери и носи готовые в казарму. На здравый ум и их следовало бы разместить поотделенно в просторных пустующих хатах, а не в сарае-казарме, где сколько ни топи - жуткая холодина. Сунулись делегацией к Трунову, тот возмутился и преподал первый урок армейской мудрости:
- В армии приказы не обсуждаются, а выполняются.
В последующие дни до обеда «тянули носок», подтягивались на турнике и брусьях, зубрили уставы, а во второй половине, пока не стемнеет, крошили очередную хату. Как будто назло финны строили основательно, крепко, и возиться приходилось долго и до пота - за неделю еле управились с двумя хатами. А потом небо обложили бесконечные тучи с унылыми, промозглыми моросящими беспрерывно дождями, порывами колючего пронизывающего ветра. Дорогу развезло так, что не могла пробиться ни одна машина с продуктами. На складе остались лишь запасы гречки, сухофруктов да бочка ржавой вонючей селедки, которая, если бы и умирал с голоду, - в горло не полезет. И началась тотальная гречневая диета: завтрак - гречневая каша и компот, обед - гречневый суп и гречневая каша с компотом, ужин - то же что и на завтрак. Через неделю на эту гречку смотреть не могли не только они, неоперившиеся салаги, но даже такие матерые пограничные волки, как капитан Трунов, старшина Мадюдя, сержанты. То ли поступила команда сверху, то ли начальник «учебки» сам принял решение, но занятия, хозработы прекратили и все силы бросили на подсыпку дороги. Ударные трудовые будни начинались на рассвете, в семь утра, когда, наспех «заправившись» ненавистной гречкой, направлялись к карьеру и до обеда таскали в рюкзаках песок на дорогу. Возвращались промокшие до нитки, еле переставляя ноги от усталости. Перекусывали гречкой и с превеликим удовольствием направлялись поотделенно в хорошо протопленные дневальным финские хаты просушить одежду в смастеренных смекалистыми финнами нишах-сушилках, два часа подремать-поваляться в тепле на принесенных из сарая охапках сена, восстанавливая силы для новых подвигов на трудовом фронте. Вечером вновь возвращались в этот рай, но ненадолго - ровно в двадцать три должны быть на «отбое» в холодной, неуютной казарме.