- Так точно! - вытянул по швам огромные, как лопаты, ладони Бедрис.
- Коль все ясно, доложи своему командиру отделения и через полчаса будь готов отправиться с младшим сержантом Бакульчиком к новому месту службы.
Бедрис помялся, переступая с ноги на ногу. Чувствовалось, он без всякого энтузиазма воспринял назначение, намерился, но не решается попросить капитана оставить его на месте, и это задело его, Бакульчика, самолюбие, возникла странная неприязнь к Бедрису, пожалел, что ради своего интернационалистского эксперимента купил кота в мешке, но уже не отступишься - поздно.
Почти всю дорогу шли молча. Он - впереди, Бедрис - почти рядом сзади. Только раз спросил, что ему предстоит делать на прожекторе.
- Светить! - ответил сдержанно, все еще чувствуя в себе непроходящую неприязнь к этому верзиле.
- Я же ничего не умею...
- Не умеешь - научим, не хочешь - заставим, - ответил воинской сентенцией и поймал себя: нельзя в таком тоне, нельзя настраивать себя на антипатию к человеку, которого абсолютно не знаешь, которого сам выбрал, пусть себе и не глядя, но выбрал.
Доброжелательнее, даже весело спросил:
- А супы, каши готовить хоть умеешь?
- Приходилось...
- А говоришь, ничего не умеешь! Неделю в месяц придется кашеварить, совмещая с обязанностями караульного.
Завязался довольно непринужденный разговор. Бедрис расспрашивал, что еще, кроме кухни и караула, ему предстоит. Рассказал в общих чертах, пообещал сразу же во всех деталях ввести в курс дела. Подумал: а это хорошо, что интересуется, волнуется...
Бедрис призвался в армию из Вильнюса сразу после десятилетки, которую окончил переростком - просидел из-за болезни два года в четвертом классе,
- Не скажешь, что хиляк?
- Теперь нет, а в детстве хворал часто.
- Отхворал свое, теперь до ста лет знать не будешь врачей.
- Дай Бог...Бедрис ошеломил всех своей громадностью. Приняли сдержанно - было в нем нечто такое, что мешало принять с распростертыми объятиями, искренне, непринужденно. Импульсивный Гоцицидзе заикнулся было о «присяге», но встретил такой сумрачный взгляд Бедриса, что сразу прикусил язык. В его присутствии как-то не вязались веселые, бестолковые разговоры, все чувствовали себя неловко.
Входил он в коллектив долго и трудно, из-за своей сдержанной молчаливости, подчеркнутой независимости, которая воспринималась как завышенное самомнение, высокомерие, о чем свидетельствовало и его скептическое отношение ко многому, что они делали, что говорили. Однако распоряжения выполнял безукоризненно, вообще, за что ни брался, делал основательно, без суеты и эмоций. Без особенного рвения, как недавно Гоцицидзе, но и без особых сложностей, трудностей освоил обязанности всех номеров расчета, и уже через недели три его можно было ставить на любое место без подстраховки. А когда пришла очередь дежурить по кухне, удивил и порадовал. В поварском деле у его был просто талант - его супы и каши не шли даже в приблизительное сравнение с тем, что готовили Соболев, Шпаковский, не говоря уже о Гоцицидзе.