Г л у х о в. Он вам сказал правду. Прожектор перед вами.
М а р и я. Вот этот? Похожий на котел.
Г л у х о в. Да. Он горел на крыше три вечера и три ночи собирал толпы зевак. Он освещал лавку нашего мецената Журкина, и лавка торговала великолепно. За три вечера Журкин сбыл весь запас тухлых селедок. Но вчера явился жандарм в сопровождении околоточного. Они составили протокол и приказали немедленно погасить прожектор.
М а р и я. Они боялись пожара?
Ф о м и н. Нет. Просто им заплатили другие лавочники.
Г л у х о в. Они устроили целое следствие. Нам пришлось стащить с чердака бунзеновскую батарею. А мсье Журкин-старший, купец сырой и болезненный, метался в одной жилетке под дождем, совал городовым трешки, и к ночи его хватил удар. Сейчас он, кажется, помирает, а его сын, Журкин-младший, проклинает нас и грозит выселением.
М а р и я. Первые неприятности от гальванического света! (Глядя на вывеску.) Кто этот господин в цилиндре? Вы или Павел Николаевич?
Г л у х о в. Наш меценат, покровитель и хозяин, мсье Журкин-младший. Когда он увидит себя с тростью, с барометром и в цилиндре, он с ума сойдет от счастья и простит нам долги наши, прошлые и будущие.
Ф о м и н. С ума сойдет — может быть. Но долги… Вряд ли. Вот вы сказали, барышня, что это первые у нас с Павлом Николаевичем неприятности. Это уже восьмые или двенадцатые неприятности. А первые начались, когда мы в мастерских Курской дороги служили. Он — начальником телеграфа, я — истопником. Так вот в то самое время задумал царь на отдых в Крым ехать. Приказали Павлу Николаевичу установку гальванического света на паровозе сделать. Трое суток он на паровозе стоял, руками угли регулировал. Ветер холодный, март… А в Одессе царь узнал, что на паровозе электрический фонарь горел, сильно испугался. «Это они нарочно подстроили, чтоб погубить меня! Чтоб всякий нигилист с бомбой видел, что вот, мол, царский поезд идет». Вернулся Павел Николаевич обратно, а у начальника дороги приказ заготовлен: «Отставного поручика Яблочкова считать уволенным с телеграфа». А вы говорите «первые неприятности». После первых у нас еще и вторые, и третьи, и шестые, и седьмые были. И после каждой неприятности Павел Николаевич одно и то же говорит: «Ничего, Чибис!» Он меня Чибисом за мою страсть к охоте зовет. «Ничего, Чибис, скоро мы с тобой всю Россию светом зальем!»
Г л у х о в. Не любит Россия, чтоб ее освещали.
Ф о м и н. Нет, Николай Гаврилович, у России совесть чистая, она света не боится. Света черная совесть боится.
Г л у х о в. Молчи, ну тебя к черту! Опять свои разговоры заводишь, а под окном околоточный ходит.