— Боитесь за свою репутацию, господин капитан?
— Чепуха, — хмыкнул Ориспяя. — У вас кружок молодых домохозяек. Здесь, в этой папке, всё записано, каждый твой шаг. Ваша группка — это комариный укус для Великой Финляндии. В крае добропорядочных вепсов нет и не будет большевистского подполья, слышишь? Заруби себе это на носу. Ну, а чтоб тебе не досаждала красная косынка моей добропорядочной жены, чтоб у тебя было где слушать радио, поедешь в концлагерь, там тебе прочистят уши. В самый «хороший», в самый «трудовой»! Будешь валить лес, строить дорогу, если в тепле сидеть не захотелось. А скоро снежок полетит, метель завоет. Прощай и помни: начнёшь болтать о приёмнике в кабинете Ориспяя — я и в лагере тебя найду. Всё. Вон.
Обыск ничего не дал, да Ориспяя и не ждал от него многого. Матери Жени он всё же разрешил проститься с непутёвой дочерью, а на просьбу старушки вернуть ей продуктовые карточки ответил выразительным похлопыванием по собственному заду.
В начале октября в Житно-Ручье выдалась пара таких тёплых дней, что Мария Ивановна подняла мужика своего с печи и вывела во двор на завалинку, а после, когда Михаил Петрович отсиделся, оклемался, позвала в огород подержать мешок, в который она ссыпала картошку. С самого краю оставался ещё лоскут невыкопанный, вот и принялась за него Ивановна. На огороде и нашёл их староста Смолин с полицаем, отсюда и повели их в комендатуру Роп-Ручья.
Комендант взял с места в карьер.
— Дочка дома была?
— Была, была, — закивала головой Мария Ивановна.
— Анна?
— Нет, нет, не Анна, была Настя. С работы её отпускали.
— Как не была Анна? — закричал переводчик. — А кто в Нилое советскую газету принёс, в Шелтозере листовки разбросал?
— Не знаю я, и дедка мой не знает, — заплакала Мария Ивановна.
— Бабушка, грех неправду разводить. Мы про всё ведаем.
— А коль ведаете, так чего допытываетесь?
Продержали их в кутузке дотемна. Пришли старики домой, в избе всё вверх дном: подушки распороты, сундуки на боку, золу из печки — и ту выгребли. В сенцах всё опрокинуто, в сарае сено переворошено, корова посреди двора мычит.
Прошла неделя, вдруг ночью стук в сенцах. Мария Ивановна поднялась, зажгла фитилёк лампадки, пошла открывать.
— Кто будет?
— Из Шалы я, — зашептал мужской голос по-вепсски. — Принёс кое-что.
— Ты, что ль, от Анны?
— От Анны, от Анны, открывай, бабушка, холодно, дождит.
Подумала, потопталась Мария Ивановна, вспомнила, как её учила Аня, прошептала в дверную щель:
— Ты воды хочешь напиться, что ль?
— На кой ляд мне твоя вода, — затараторили за дверью. — Открой, мать, дождь хлещет.