— Сам не знаю. А тут ещё война путаницы добавила. Она нас перековывает. Бросает в горнило, а потом на наковальню.
— Я тоже не хочу быть похожей на всех. Война, как мне кажется, заставляет человека быть лучше, добрее, она как бы счистила с людей налёт ржавчины. В войну погибают лучшие. Погибают честные, умные, добрые. После войны нация должна быть беднее, у неё не будет самых преданных, самых искренних. Это я никогда никому не говорила. Сейчас ночь, хоть и белая, но всё же не видно ваших насмешливых глаз.
У крыльца они постояли, помолчали. Высоко, монотонно подвывая «иду, иду, иду», прошли самолеты.
— Немцы на бомбёжку полетели, — глухо сказал Алёша.
— Анна, через пять минут отбой, — послышался голос Марийки из форточки.
— Пожелаем друг другу лётной погоды, — шепнула Анна, протягивая Алёше руку.
— Какая у вас крепкая и сухая рука! Не люблю, когда подают мокренькую манерную ладошечку. Есть, есть такие барышни, не спорьте, я знаю.
— Много вы всего знаете, Алёша.
— Да вы не так меня поняли, Аня. И вы туда же, как Мария, в сердцееды меня зачислили.
— Спокойной ночи, и зовите меня, пожалуйста, Анной. Не люблю сюсюканья. Не люблю я и громких слов, боюсь я их.
Они ещё постояли. Анна неторопливо, но настойчиво высвободила свою руку и пошла к двери.
— Постойте секундочку. Что вам снилось сегодня днём, там, в вашей комнате?
Анна постояла на крыльце, дёрнула за ручку раз, другой, подумала, резко рванула дверь и скрылась в светлом проёме.
Утром Аня проснулась первой, выскочила на крыльцо. Аэродром, лес за ним, дальняя речка — всё было залито солнцем. Птицы пели на разные голоса, тёплый ветерок дул по ногам, залетал за ворот ситцевой кофточки.
Пройдя мимо столовой, обогнув поросшие густой крапивой высокие пустые капониры, Аня увидела стёжку и заспешила к реке. На гладкой заводи просыпались кувшинки, начинавшие только-только раскрывать острые лепестки.
Аня, оглядевшись, быстро разделась и осторожно вошла в воду. Присела, охнула, брызнула себе в лицо и поплыла. Плыла она легко, взмахивая одной правой рукой, белая шея рассекала тёмную гладь. Тело покалывало, будто в него вонзилась тысяча тоненьких иголок, грудь обручем сжимало холодное течение, поднимавшееся откуда-то из глубины.
Выйдя на берег, Анна долго растирала ноги, живот, спину ладошками, подставляя всю себя солнышку.
У самого общежития попался ей навстречу заспанный Степаныч, озабоченно глядевший туда, где стоял его Р-5.
— Уже можно бы им колготиться у самолёта, как говорит Алёшка, — пробурчал он, не видя вдалеке механиков. — Я сейчас задам жару этим суркам…