На обочине лётного поля сидели и лежали лётчики, между ними неторопливо бродил здоровенный дворняга по кличке Слесарь. Никто не знал, откуда и когда он приблудился, но все любили его за незлобливый нрав. Жил он у технарей, те и прозвали его Слесарем за то, что все бока его были замурзаны, он целыми днями ошивался среди ремонтников, которые часто, не имея в кармане комка ветоши, вытирали об него мазутные руки.
Слесарь поглядел с симпатией на Алёшу, покосился на Аню, он признавал только людей в форме, и нехотя подошел к её протянутой ладошке. Аня погладила его раз, другой по широкому плоскому лбу, по выгнутой довольной спине. Шерсть была сухая, горячая и остро пахла авиационным бензином и пылью.
Аня и Алёша, убедившись, что команда, в которой играла Марийка, начала выигрывать, незаметно ушли в сторону старого монастыря, а оттуда повернули к реке. Слесарь побрёл за ними следом, останавливаясь, глядел им в спины, наклонив набок голову.
— Я, сколько помню себя, всё на лыжах, с ноября до апреля, — тихо рассказывала Аня. — Да у нас все бегают справно. Две зимы я училась в Шелтозере, в пятом и шестом, — у нас в селе не было обучения на финском языке, ну, так мы в субботу после уроков скок на лыжи и айда домой в Житно-Ручей. Два часа — и дома на печке, а это, поди, километров семнадцать будет. Летом в лапту играем на лужку, рыбу ловим, в лес бегаем. Боры у нас знатные — всё есть, что душа пожелает.
Начинаем с морошки, у леса тянется болото, там морошечка жёлтая, вкусная, как мёд. Мама сахаром засыплет и только по праздникам подносит. Морошка отошла — поспела черника. Нилое — лес наш так называется, придём мы из него, мамка только руками всплеснёт — перемажемся ведь, губы синие, руки синие, стоим, как привидения какие. Черника в лесу долго держится, мы её и с молоком едим, толчём с мёдом на зиму, а больше сушим в русской печке. От живота, от головы помогает.
В августе малина пойдёт, вёдрами носим, папа наливку делает, мама немножко варенья сварит, немножко посушит: лесная малина у нас тут, в Карелии, — главное лекарство от простуды. Сушёную мама достанет зимой, щепотку из узелка бросит в чай — дух лесной по избе гуляет.
Глядь, и осень уже к лету подкрадывается — тут все в лес, и стар и млад, — за брусникой, за грибами. Отец лошадь запряжёт, нас на телегу посадит, мы радёхоньки. К вечеру назад — ягод целая бочка да груздей корзины три. Бывало, полный воз волнушек привезём. У нас рыжиков много, посечём, посолим бочки две-три на зиму, одну особо с груздями маленькими. Белые грибы мы сушим, но они у нас не в почёте. Эти я возила в Ленинград в общежитие, подружки радуются, как дети, а рыжиками солёными угощала, так морщились.