— Эту Кармен, — сказал медленно Степаныч, — мы с Алёшей дарим нашим молодым спутницам. Не жалейте, душитесь от души. Как раз должно хватить до взлёта.
А взлёт откладывался и откладывался. Яковлев и Маунумяки зло косились на лётчиков, в столовой ели без всякого интереса одну и ту же «кирзовую» кашу, валялись, одетые, на койках, заросли щетиной.
Девушки снова пошли на луг, прошмыгнув под колючкой так ловко, что часовой у зенитного орудия даже присвистнул.
Вокруг желтели балаболки, одуванчики, медуница, и луг казался золотым. Летели тяжёлые пчёлы, высоко в небо лесенкой взмывали жаворонки. Аня, раскинув руки, упала в траву и, замерев, лежала, вдыхая запахи разнотравья.
— Анна, я начинаю, — заторопилась, расшнуровывая ботинки, Мария. — Ты слышишь, девушка? Повернись на спину, открой глазёночки. Сниму-ка я кофточку да позагораю как следует. Ну, а если лётчики бинокль наведут, пусть глядят, какая Марийка ладная невеста. Руки у неё сильные, ножки стройные, плечи крепкие. На такие плечи можно и опереться в случае чего. Как думаешь, сильное у меня плечико, вот хотя бы это, с родинкой? Молчишь. Тихоня тихоней, а парня у меня отбила. И что ты в нём такого нашла? Делаешь вид, что не слышишь, и правильно — другая уж давно бы обиделась, третья глаза царапать бы бросилась, а ты всё терпишь. Нехорошо у подруг, девушка дорогая, кавалеров сманивать. И что он в тебе нашёл — ножки тоненькие, шея тростиночка, голос, как у комарика. Не обиделась, можно ещё накручивать или хватит? Как, как? Мели, Емеля — твоя неделя? В какой книжке такую мудрость вычитала? Подумаешь, лётчик, крылышки начистил на петлицах, усики шнурочком, бровки чёрненькие, очи карие. А руки, между прочим, в масле, тоже мне штурман называется, копается с технарями в моторе. Да не надо мне никого, есть у меня Василёк, мы с ним и поссоримся, и помиримся в одночасье, характер у него, конечно, будь здоров сделался — не человек, а спичка, крепко надо дуть, чтобы погасить.
Герр обер-лейтенант, можно рассказать вам легенду бедной девушки-крестьянки? Разрешите приступить? Слушаюсь, не паясничать, правда, слово нам не оченно понятное, но где уж нам, пастухам неотёсанным из города Пряжи. Ну ладно, не сердись, Аннушка, можно, я тебя поцелую нежненько-нежненько в щёчку? Ты этому охальнику с усиками не разрешай целоваться, держи себя в руках. Ах, он уже хороший, а кто от него личико воротил всего неделю назад? То-то же. Ну, поладили — пусть он будет хороший, добрый, умный. Мне от этого ни холодно, ни жарко. Итак, я начинаю, занавес!