Я не знаю, что буду делать с написанным, и я не знаю, что буду делать, если твои, Дик, личные обстоятельства помешают нам выйти на связь. Перед тем как начать писать, я на секунду представила сцену из будущего, когда через две недели я приеду к тебе: как на следующий день буду лежать одна в кровати в номере «Пирблоссом Бест Вестерн» с бутылкой скотча и двумя упаковками «Перкосета». Но когда меня посещают (редко) мысли о суициде, то это оттого, что я застряла, а сейчас я чувствую себя живее всех живых.
И все, чего я сейчас хочу, это чтобы ты по крайней мере прочел это и хоть чуть-чуть понял, что ты для меня сделал.
С любовью, Крис
А потом все случилось практически точь-в-точь, как я себе представляла. Заранее продуманный свет и музыка, дымный поцелуй, постель. Слепящее солнце в дороге на следующее утро. Скотч в мотеле, «Перкосет». Но это всего лишь рассказ. Реальность – в деталях, и даже если ты можешь предсказать, что произойдет, невозможно предугадать, что ты почувствуешь.
Только спустя одиннадцать месяцев после нашего приезда я смогла написать тебе это письмо. Вот как оно начиналось:
«Пирблоссом Бест Вестерн»
24 февраля 1995 года
Дорогой Дик,
вчера днем я ехала в сторону озера Каситас, охваченная горем и яростью. Я еще не плакала, слезы только начали скапливаться в уголках глаз. Но меня, потрясенную, трясло так, что я не различала перед собой дорогу и не могла держаться в правом ряду…
* * *
Энн Роуэр говорит: «Когда пишешь в реальном времени, приходится сильно править». Наверное, она имеет в виду, что каждый раз, когда пытаешься написать правду, она меняется. Происходит что-то еще. Информации становится все больше.
Игл-Рок, Лос-Анджелес
17 января 1996 года
Дорогой Дик,
за три недели до нашей встречи я взошла на борт самолета «Сан Чартер Джет Вакейшн», летевшего в Канкун, на пути в Гватемалу, закутанная в несколько пледов, с ларингитом и температурой под тридцать девять. Во время посадки я плакала: плоский бетонный контур аэропорта проглядывал сквозь пелену слез. Всю осень я прожила в Крестлайне с Сильвером, моим мужем, по большому счету против своей воли. Я планировала провести сентябрь в Веллингтоне, работая над «Тяжестью и благодатью», а затем отправиться на фестивали в Роттердаме, Берлине и Франции. Но в августе Джен Биеринга, мое контактное лицо в Новой Зеландии, перестала брать трубку. Наконец в октябре она позвонила мне из какого-то аэропорта и сообщила, что проект накрылся. Инвесторы его разгромили. Крупнейшие европейские фестивали его разгромили. А я – в Крестлайне, в кармане ни гроша, где взять четырнадцать тысяч долларов для завершения фильма – непонятно. Мишель из «Файн Ката» в Окленде прислала факс: десять тысяч кадров в канадском монтажном листе проебаны. Может, писала она, будет проще выбросить пленку?