Ночь хоть и прошла без происшествий, однако полоса кое-где все же потревожена.
— Ишь, носит его тут нелегкая, — неодобрительно ворчит ефрейтор. — Шныряет взад-вперед.
Это он о лосе. Копыта у него крупные, шаг широкий, размашистый. Бродил, как ему вздумалось.
— Боронуй теперь после него, черта, — подхватывает водитель. — Лазит без разбору. Ну, никакого тебе соображения…
— Таких «нарушителей» у нас хоть отбавляй, — продолжает Комаров, — и нет на них никакой управы. Заберется, скажем, тот же кабан, и мало того, что своим рылом полосу всковыряет, так еще и солдат по тревоге поднимет. Волей-неволей мчишься на участок, надо же поглядеть, кто пожаловал… Да и лис в этих местах предостаточно, зайцев, коз и барсуков тоже. Пойди, разберись, особенно в темень, кто там сквозь заросли продирается… Зверью у нас опасаться некого. Охотники с ружьями не бродят, а пограничники не только не подстрелят, но даже спасут, ежели что. Подобрали мы тут как-то козленка, принесли на заставу. Маленький, беспомощный. Раздобыли для него соску, натурального коровьего молока. Накормили. Окреп козленок. А когда подрос — стал свой характер показывать. Что ни говори — дикий. Затосковал. Пришлось отпустить. Теперь живет где-то здесь, на берегу. И конечно же, следы свои нам оставляет. Чтоб не забывали…
Вода в Буге мутна: окрестные болота вливают в нее крепчайший настой торфяников. Поток, мощный и быстрый, подтачивает берега, срезает выступы, намывает отмели, неутомимо, без устали перетаскивает с места на место тонны песка.
Оба берега — в зарослях кустарников. И хотя между ними пролегла граница, — они, залитые солнцем, мирные и тихие, приветливо переглядываются друг с другом. Небо над ними — глубокое, чистое. И лишь память настойчиво возвращает в прошлое, рисует совсем иные картины, в невеселые краски окрашивает эти просторы.
Ефрейтор Комаров, расчищая путь, первым продирается сквозь кусты.
Останавливаемся там, где река, собравшись с силами и изменив течение, как бы подтянулась, сделалась стройнее. Излучина. В июне сорок первого гитлеровцы облюбовали это место для переправы. С того, противоположного, берега они спустили надувные лодки и понтоны, предварительно «обработав» наш берег из пушек и минометов. Били по дислоцировавшейся здесь заставе, по штабу комендатуры, по железнодорожной станции. Снаряды и мины с грозным шелестом проносились над самыми кронами дубов. Фашисты прекрасно видели этих великанов, однако не знали, что в одном из них, самом толстом, — ствол в три обхвата, у земли притаился пограничник с ручным пулеметом. Огневая позиция вполне устраивала его: сектор обстрела широкий, русло Буга и подступы к противоположному берегу как на ладони. Там — справа, ближе к воде — раскидистая верба, поодаль — одиноко стоящие, точно рассорившиеся, деревья, на левом фланге, на пригорке, — здание старого монастыря…