«То ли дурман-зелье все еще действует, – подумал Добрыня, – то ли и впрямь это диво дивное. Спаси, небо!»
Он почти вскричал это. И тем спокойнее был голос Савы, когда он пояснил:
– Это сам Лес праведный нас зовет.
Добрыня потряс головой. В сказах Лес праведный обычным дедом изображался, неким длиннобородым старцем, который путников может встретить в чаще, чтобы либо помиловать и даже приветить, либо в глухомань увлечь навсегда. А тут… нежить такая, что и не вздохнуть от изумления и страха.
Забава в ужасе пронзительно завизжала, кинулась прочь.
– Стой! Нельзя перед нелюдью свой страх выказывать!
Куда там! Девушка бежала, уворачиваясь от страшной, тянущейся за ней руки.
– Сава, скорее за ней! – потряс парня за плечо Добрыня. – Загонят ведь девку, в исполох введут.
Но Сава словно и не слышал криков любимой, смотрел перед собой печальным пустым взором. Потом все же произнес:
– А ведь некогда я так уходить отсюда не хотел! Умолял ее… А она… Памяти меня лишила, выгнала. И теперь ненавистно мне все тут.
В стороне кричала Забава, а парень только об обидах своих и думал. Добрыня озлился:
– Ах, разрази гром! Ну и сиди тут, рохля.
Добрыня кинулся за ней. Почти споткнулся о взрыхлившуюся рядом землю, перескочил через белый ствол руки-лапы Леса праведного.
– Не обессудь, хозяин, не до тебя мне сейчас.
И следом за ней. Вот девка неугомонная! Он звал ее, но она бежала среди мелькавших искр, отшатывалась от каких-то теней, визжала, когда кривые сучья коряг ловили ее за подол. А следом из чащи летел громовой хохот, дребезжащий смех доносился, подвывало где-то, ухало, скрипело.
Добрыня сам едва не налетел на растопырившего ветви-лапы пушевика68, поцарапался, пока вырывался, потом едва не вляпался в растекавшуюся лужицей, похожую на пузырь старуху.
– Погрей меня, смертный, – пищала старуха, обдавая его холодными брызгами.
– В другой раз, бабулечка!
И снова звал:
– Забава, ко мне иди! Остановись, тебе говорят!
Пробираться сквозь такую чащу было непросто. Дубы тут стояли мощные, оплетенные дикими побегами. И едва ли не через один с дуплом, в которых обитали духи-нелюди – берегини, змиуланы, листины. Добрыня двигался, провожаемый множеством взглядов, везде чьи-то глаза блестели, светились. Сперва даже жутковато было, потом, когда в кустах да в буреломе возился, перестал их опасаться, даже злость ощутил. Понимал, что он кажется духам неуклюжим, тяжелым, сами они вон как легко шныряют в поросли. Как же Забава тут проскочила? Или лесная девушка вятичей привычна к чащам? Тогда чего так верещит? Впрочем, хорошо, что верещала, – Добрыня, двигаясь на ее голос, мог не отставать.