А сейчас в Синтре со щеки матери в его душу, как с горки, съехали тревога и беспокойство. Он не придал этому значения, рассудив, что подобные переживания естественны для теряющей мужа женщины. Странно, если бы их не было, этих переживаний.
В доме, однако, определённо не наблюдалось скорбной суеты. На стоянке не было лишних машин. Садовник Луис в дальнем углу мирно щёлкал секатором, поправляя живую изгородь. Из открытого окна комнаты для прислуги доносилась музыка. Пожалуй, что и утренний дресс-код матери не соответствовал предстоящему вдовству.
На фонаре Перелесов приметил чайку. Склонив голову, она с интересом наблюдала, как он извлекает из багажника сумку. Если это душа господина Герхарда, подумал Перелесов, она не торопится отлетать.
«Где он?»
«На корте».
«Где?» — удивился Перелесов. Господин Герхард в былые годы любил помахать ракеткой, но не до такой степени, чтобы с ним прощались на корте, как с каким-нибудь победителем Уимблдона.
«Играет с Лорой», — пояснила мать.
Лорой звали их соседку — крепкую, грудастую немку неопределённого возраста, владелицу спортклуба.
«Как это… играет?» — растерялся Перелесов.
«Увидишь», — ответила мать.
Я собирался услышать последние слова, мудрое напутствие, подумал Перелесов, переодеваясь после душа в своей комнате, но, похоже, увижу что-то другое.
«Его отвезли туда на машине?» — спросил он на кухне у поварихи.
«Não, senhor, ele part in para a bicicleta».
«На велосипеде?» — пожал плечами Перелесов, принюхиваясь к запаху из духовки. Там, как он определил, дозревала баранья нога с овощами и специями. Самое то для умирающего.
Идти до корта было минут десять, причём слегка в горку. Подняв взгляд на частично скрытую туманом мавританскую крепость, вросшую в зелёный холм, он почему-то вспомнил о домике-музее Ганса-Христиана Андерсена, невидно притулившемся возле дороги, анакондовыми кольцами поднимающейся вокруг горы к крепости. Что за сила занесла загадочного одинокого, не любившего (по свидетельствам современников) детишек, сказочника в глушь, какой была Португалия в начале девятнадцатого века? Андерсен давно покинул мир, но его сказочное дело продолжалось.
Странно, но, когда Перелесов летел из Буэнос-Айреса в Лиссабон, он мало думал о господине Герхарде и даже вспоминал во сне бессмертные строки из «Евгения Онегина» про успевшего умереть до приезда племянника дядю самых честных правил. А вот несколько месяцев назад, пробиваясь сквозь грязные зимние пробки из Шереметьево на такси в больницу к Пра, почему-то надеялся на (сказку?) чудо. Как если бы сегодня вечером решил наведаться к невидному домику с мыслью увидеть в окне длинную в седых пейсах голову Андерсена. Перелесов был уверен, что на голове великого сказочника будет засаленный, сбившийся набок ночной колпак, в руке свеча, а на лице выражение живейшего неудовольствия.