И ведь сказка тогда в Москве почти предстала былью, таким приветливым, спокойным, ясным было лицо Пра, когда он вошёл в палату. Она всё слышала и понимала, отвечала на вопросы, её рука была живой и тёплой.
«Ты ведь не думал, — спросила Пра, — что я буду жить вечно?»
«Выглядишь хорошо, — положил на столик букет замёрзших белых роз Перелесов, — как будто и не болеешь».
«Как там?»
«Где?» — зачем-то уточнил Перелесов, хотя прекрасно понимал, о чём она спрашивает.
«Где ты».
«Не знаю», — честно ответил он.
«Что будет?» — Пра попыталась приподняться с подушки, но не смогла.
Помогая ей, Перелесов подумал, что, в сущности, коммунизм не так и плох для России. Он не видел большой трагедии в его реанимации. Господин Герхард, преподаватели в колледже Всех Душ тоже относились к отжившему социальному строю вполне доброжелательно. Перелесов ещё на втором году обучения направил в научный совет работу на данную тему. Её даже обсудили на заседании совета, что происходило нечасто.
«Вы правильно обратили внимание на внеэкономичность коммунизма, — подвёл итог председатель совета (двоюродный брат норвежского миллиардера-мебельщика), — но не объяснили, откуда при вопиющей внеэкономичности появляется такое количество героев, готовых отдать жизнь за этот строй? Вспомним историю СССР, — продолжил он. — Война, понятно: молодогвардейцы, пионеры-герои, Зоя Космодемьянская, Александр Матросов. Но я читал статью про освоение целины, это начало пятидесятых, массовые репрессии уже остались в прошлом. В дикую жару у трактористов закончилась вода. А когда её привезли, они употребили всю воду для охлаждения моторов. Вы что, не хотите пить, спросил корреспондент. Мы живые, ответили трактористы, выдержим, а вот моторам без воды никак».
«Пропаганда, — ответил Перелесов, — ложно понимаемое чувство долга. Трудовая доблесть как проявление эдипова комплекса по отношению к государству-отцу».
Члены совета заулыбались.
«Мир не выдержит такого количества коммунистических Эдипов, — подвёл итог председатель. — Они нас угробят. Хотя, — на мгновение задумался, — где-нибудь в Антарктиде или на арктическом шельфе для них нашлось бы дело. Но где взять время для этой, как её… perekovki проворовавшейся России?» — употребил сохранившееся лишь в толковых словарях словечко тридцатых годов.
Я бы сейчас объяснил тебе, откуда берутся герои при коммунизме, подумал, глядя на истончившуюся, почти незаметную под одеялом Пра, Перелесов.
Жизнь Пра — от засмотревшегося на её советское нижнее бельё пилота «Мессершмитта» до фотографии с прикалывающим ей на лацкан пиджака орден Брежневым — пронеслась перед его глазами длинным составом со слепыми, окутанными железным паровозным дымом вагонами. В окнах много чего было не разглядеть, но ведь это Пра вырастила внучку, мать Перелесова, вывела в люди. Не её вина, что, выйдя в люди, мать утонула в мягких шубах, сменила отца на господина Герхарда, покинула Россию. Это ведь Пра до самого отъезда Перелесова в Португалию заботилась о нём — ненужном, как коммунистические Эдипы, миру. Упёртая коммунистка Пра вытерла правнуку слёзы суровым платком, не дала пропасть, кормила, поила, стирала его джинсы и рубашки.