В холле он столкнулся с входящим полицейским и вызванным по тревоге Луисом. «Прошу со мной!» — приказал полицейский, после чего проверил все камеры. «Это?» — ткнул пальцем в пустое гнездо на компьютере. «Отключена, — объяснил Луис, — по просьбе хозяина». «В день смерти?» — усмехнулся полицейский. «Нет, уже несколько дней, сразу, как он вернулся из Парагвая». «Луис мне говорил, я свидетель, камера не работает, — подтвердил Перелесов. — В спальне есть пульт вызова медсестры». «Прошу вас не покидать дом», — даже не обернулся полицейский. Похоже, его раздражает мой портаньол, подумал Перелесов.
«Ataque cardiaco, — заглянул в комнату врач. — Ele noventa anos».
«Девяносто один, — уточнил Луис. — Ele era amigo do Salazar».
«Мои соболезнования», — обернувшись, полицейский просканировал взглядом карманы Перелесова, но обыскивать после слов врача не стал.
Перелесов вспоминал день смерти господина Герхарда, гуляя по разорённой территории завода «Молот» — флагмана советского станкостроения. Его поставили в начале тридцатых американские инженеры на деньги, выжатые из коллективизации. Крестьянская Русь корчилась и билась под изрыгающими металлическую стружку, сварочную искру станками.
Завод вроде бы находился в Москве, но место напоминало пейзаж после битвы. Ветер стучал в ржавые листы ограды, тоскливый железный вой плыл над проломленными крышами. Цеха стояли частично разрушенные, с выбитыми окнами, зияя проломами в стенах, как будто их атаковали отлитые в годы войны на «Молоте» самоходки. Асфальт под ногами напоминал слоистые волны с воронками. Бетонные плиты были выворочены из земли и зачем-то разбиты (у Перелесова сразу встали перед глазами выломанные фрагменты чугунной ограды набережной Москвы-реки, по которой он когда-то ходил с Авдотьевым). Среди поваленных и срубленных деревьев в заводском сквере мерцала в лунном свете страшная статуя Ленина с отбитой головой и повешенной на руку автомобильной покрышкой.
Это был кусок приграничной Псковской области, непонятным образом переместившийся в Москву. Если бы, конечно, в Псковской области имелся сопоставимый с «Молотом» промышленный гигант. Он был не просто уничтожен (Перелесов видел немало аккуратно закрытых, точнее законсервированных, предприятий в Европе), но уничтожен с торжествующим цинизмом, победительным осквернением самой идеи коллективного труда и инструментального станкостроения.
Станкостроение, вспомнилось Перелесову изречение забытого ныне сталинского наркома Серго Орджоникидзе, вбившего «Молот» в окраинную московскую землю, — мать промышленного производства. Применительно к улью — пчелиная матка. Сейчас мать (матка) промышленного производства была мертва. «Молот» лежал в грязи и лужах, как поверженный с остатками сотов улей. Убитую территорию облюбовали вороны, апокалиптически носившиеся в мутном весеннем небе, и крысы, энергично осваивавшие стихийную мусорную свалку посреди центральной площади перед заводоуправлением. Не хватало стаи свирепых бродячих собак, но может быть, где-то они прятались, обкладывали Перелесова, как… кабана?