„Я бы хотела здесь умереть“, — одними губами, как цветочными лепестками, прошептала в ухо Перелесову мать.
„Плохая идея“. — Он осторожно усадил её на каменную скамейку.
„Я здесь умру“, — ещё тише произнесла мать.
„Нет необходимости, — прикрыв рот рукой на случай, если райский сад нашпигован камерами, — сказал Перелесов. — У них нет ни одного доказательства. Ты чиста“.
„Ты не знаешь“, — покачала головой мать.
„Знаю, — не разжимая губ, проурчал Перелесов. — Я сжёг флешку с камеры в его спальне. Он велел её отключить, но она почему-то в ту ночь работала. Теперь её нет“.
„Я знаю, почему! — громко крикнула, разрушив всю конспирацию, мать. — Он хотел записать… — осеклась. — Но это ничего не меняет“, — покачала головой.
„Всё меняет, — возразил Перелесов. — Я буду ждать тебя дома“, — поцеловал мать и быстро пошёл к выходу.
Что мне „Молот“? — поднял взгляд в ночное небо Перелесов. Белое лезвие новорожденного месяца нарезало летящие облака, как серые булки. Много лет назад в райском полицейско-психиатрическом саду он дал себе слово никогда больше не говорить с матерью о том, что случилось в Синтре. И держал слово, вспоминая давний, когда тот был в силе и планировал жить вечно, разговор с господином Герхардом.
Перелесову исполнилось шестнадцать. Он учился в посольской школе, жил в съёмной квартире в Лиссабоне, куда два раза в неделю приходила убираться empregada doméstica.
Вечером они отмечали день его рождения на открытой веранде ресторана. Господин Герхард наливал Перелесову как взрослому и даже позвал с собой курить в дальний, отгороженный от веранды передвижной пластмассовой ширмой угол. Европа в те годы только начинала борьбу с курением.
„Знаешь, почему я вожусь с тобой?“ — прищурившись, выдохнул дым немец.
Перелесов молчал, предчувствуя, что ответ на этот вопрос его не обрадует.
„Таких, как ты, много“, — задумчиво продолжил, стряхивая пепел в овальную металлическую пепельницу на длинной ноге, господин Герхард.
„Каких?“ — угрюмо уточнил Перелесов, отмечая удивительное сходство длинноногой пепельницы с цаплей. И крепко, как будто и не пил, стоящий на ногах пожилой немец тоже показался ему большой и недоброй цаплей, высматривающей лягушку. Куда ни прыгни, подумал Перелесов, всюду клюв.
„Умненьких, — господин Герхард употребил именно такое, иронично снижающее понятие „ум“, определение, — равнодушно ненавидящих жизнь, Россию, Европу, да всё на свете, включая золотую курицу и дающую руку“.
„Золотую курицу?“ — Перелесов задумался об очевидном пробеле в своём образовании, но быстро догадался, что речь идёт о курице, несущей золотые яйца. Господин Герхард в духе немецкой философии и военной науки спрямил путь к сущности. Действительно, если курица несёт золотые яйца, она тоже золотая.