.
Странно, подумал Перелесов, прикидывая, как бы пораньше смыться с совещания, почему она зовёт меня на Вермеера и орган, а не на культовый, как писали в газетах и говорили по радио, спектакль «Ромео и Джульетта». Его поставил модный режиссёр, недавно победительно вырвавшийся из-под домашнего ареста, назначенного ему за воровство бюджетных денег, причём не на театральной сцене, а в самом большом — в Государственном Кремлёвском дворце — подвальном туалете, где по ходу постановки (без разделения по гендерному признаку) справляли нужду артисты и зрители.
Перелесов пришёл к выводу, что это какой-то фантомный рефлекс. Разрушение жизни имело свою логику. Эта логика требовала ума. Но ум, даже включая такую его разновидность, как быстроум, не мог жить одним лишь разрушением, точнее, искусством самоуничтожения. Так эсэсовцы в концлагерях, роняя слёзы, слушали классическую музыку в исполнении музыкантов в полосатых робах с желтыми шестиконечными звёздами на груди. Некоторым из них они даже оттягивали свидание с газовой камерой.
«Любишь не только техническую культуру?» — написал Перелесов девчонке.
«Надо пользоваться, пока есть возможность», — рассудительно ответила та.
«Не могу, дела!» — написал Перелесов.
«Какие?» — поинтересовалась девчонка, видимо полагавшая, что главное своё дело на сегодня он уже сделал.
«Собираюсь изменить мир», — честно признался Перелесов.
«Не смею мешать», — приветливо, но холодно, как на идиота, с которым для пользы дела иногда приходится иметь технический секс, посмотрела на него девчонка.
22
Конечно же, он ни секунды не верил, что единожды (с ним) разлучившая колени на слепой псковской турбазе Анна Петровна — мать Максима Авдотьева.
Банная фраза «Он тоже любил тебя» отправила Перелесова в прошлое, причём не просто исчезающе догорающее в настоящем, как положено по закону памяти, но протягивающее к шее Перелесова пылающие руки. Он подумал, что это божественное, от которого не уклониться и не спрятаться, объятие.
Перелесов недавно перечитывал Аркадия Гайдара. Ему нравился этот писатель. Он был безжалостен к врагам революции, по ночам ему снились убитые им (контрреволюционные) дети, и он, стоя перед зеркалом в ванной, резал себя бритвой. А потом, выйдя из лечебницы, писал для детей о детях с удивительной душевной теплотой и любовью. Про сына Аркадия Гайдара Перелесов мало что знал, а вот внуком, в два года располосовавшим, отправившим на помойку вторую (СССР) экономику тогдашнего мира, искренне восхищался. Это был поистине ленинско-солженицынский, топориный