замах. Внук Аркадия Гайдара, не важно — снился ему или нет убитый «Молот», расплющенный под обломками рухнувшей кровли на Байконуре космический челнок «Буран», канувший в Лету «ЗИЛ», где некогда в заводской театральной студии страдал от творческой несвободы отец Перелесова, стоил сотен Грибовых, пытавшихся сейчас что-то сложить из гайдаровских экономических щепок. Вот как надо любить наше будущее — детей, и наше всё — Россию, с теплотой думал о деде-писателе и внуке-экономисте Перелесов.
В одном из рассказов великого деда он наткнулся на слово костровые. Так, оказывается, назывались ответственные за разведение ритуального вечернего костра пионеры. «Взвейтесь кострами синие ночи», — Перелесов ещё не успел забыть славную песню.
Вычислив местонахождение Максима по синему лучу на «Молоте», хотя неизвестно было, кто кого вычислил, Перелесов понял, что определён Божественным Провидением в костровые. У Гайдара они собирали сухие ветки, формировали скелет костра и, видимо, имели преимущественное право на спички. Перелесов такого права на спички не имел и скелет костра пока представлял слабо.
Конечно же, он (уже без охранника и служебной машины) побывал в дальнем застеклённом цехе на «Молоте», но, естественно, никаких следов Максима не обнаружил. Он, впрочем, особо и не надеялся. Где материальные следы — там Грибов, конкурирующий костровой при государственных спичках. Он же, Перелесов, там, где синие ночи, точнее, взвивающиеся в космос синие лучи.
Грибов ходил с телефоном, который было невозможно прослушать, гордо ездил на седьмом по счёту, начиная от президентского, отечественном лимузине, строил Городскую крепость.
Перелесов — собирался грохнуть, как Иван Карамазов, кубок об пол, опрокинуть, как спятивший гроссмейстер, все шахматные доски на сеансе одновременной игры, чтобы начать другую, никому кроме него не известную игру. Ему уже виделась в безоблачном российском пограничном небе армада яйценосных дирижаблей (новых шахматных фигур), несущих не грибовскую крепостную, не линдонскую расчленённую, а его, Перелесова, благую весть!
…После бани на слепой турбазе Анна Петровна, не дожидаясь его, ушла по заиндевевшей траве в свой номер. У Перелесова и мысли не возникло поскрестись к ней ночью, чтобы продолжить. Спетая в лунной банной темноте песня состояла из единственного без припева куплета.
Из кустов чёрной тучей выломился Верден, повалил Перелесова на крыльцо, дружественно обмазав ему щёку слюнями и чем-то неистребимо вонючим. Василич упорно кормил пса варевом из перловки с петушиными головами с близлежащей бройлерной фабрики и свиными потрохами с немецкого свинокомплекса. Перелесов однажды поинтересовался судьбой недешёвого сухого собачьего корма, который он привозил на базу. Василич угрюмо отвёл его в лодочный сарай, показал запечатанные мешки. «Я не буду кормить пса этой дрянью, пусть ест вонючее, но натуральное». «Тогда продай кому-нибудь», — посоветовал Перелесов. «Да кто же это здесь купит? — изумился Василич. — Сколько, Леснович, говоришь, платил за мешок?»