На похоронах он долгое время принимал за неё насупленную девушку в длинной чёрной юбке и низко надвинутой косынке, из-за чего как-то не хотелось пристально её рассматривать. Она носила на руках добротно (по-зимнему) упакованного младенца. В автобусе Перелесов почему-то вспомнил про библейскую «Валаамову ослицу». Он подсел к суровой девушке в надежде, что та заговорит, но выяснилось, что это не мать, а невысокого ранга духовная особа, по всей видимости, тоже трудница, специализирующаяся по уходу за младенцами, попросту говоря, нянька. Истинная же мать оформляла какие-то срочные документы и должна была появиться «вот-вот», а «на кладбище точно». Самолёт Перелесова во Франкфурт-на-Майне улетал раньше этих «вот-вот» и кладбищенского «точно». В Москве в ту пору были чудовищные пробки. Он бы (вот это точно!) не успел в Шереметьево, а потому незаметно выскользнул из похоронного автобуса на каком-то перекрёстке. Последнее, что он запомнил из того печального дня, — задумчивый и не по-младенчески серьёзный взгляд авдотьевского сына из зимнего «конверта». Он словно хотел заговорить, но понимал, что пока рано. Время не пришло? Окружающие не поймут?
В (московской) школе у Перелесова была кличка Сова, а у его друга Авдотьева — Дот. Перелесов смотрел на Максима, и ему казалось, что дот, как Театр Петра Фоменко на набережной Москвы-реки, как бетонный гриб, вылез из-под земли, где прятался восемнадцать лет, а он совой летает вокруг него, пытаясь заглянуть внутрь. Но нет. Всё ещё рано?
— Чем она занимается? — Перелесов решил действовать, как советский солдат, пленивший под Сталинградом господина Герхарда. Хотя тогда ещё не господина, а… кого? Сына полка? Но были ли такие у немцев? Он категорически отмёл неуместное сходство героического советского воина с гориллой. Мало ли что показалось обезумевшему от страха юному фашисту? Неизвестный герой в лучшей русской традиции, прежде чем вырубить одним ударом сопливого гитлерюгендовца, мудро лишил засевшую в окопах фашистскую сволочь провианта и шнапса. Он как будто предвидел, что через семьдесят с лишним лет Россией будет управлять не Сталин (тот бы определённо заинтересовался неубиваемым автомобилем), а Сам, призывающий соратников и товарищей по управлению страной смотреть в корень. Только на дереве, в корень которого призывал смотреть Сам, вечные машины не произрастали. Корень этого дерева, как ядерная вакуумная пульпа, вытягивал из земли нефть, газ, уголь, железную и медную руду, редкоземельные с экзотическими названиями металлы. Это был, как считал Сам, царь-корень, по велению Господа, не иначе, просверливший землю России. Сам и его люди несли бессонную вахту вокруг взметнувшегося от корня древа, где вместо листьев шелестели дензнаки, а внутри ствола бежали не сок и смола, а цифровые банковские символы. Пропуск к древу, собственно, и был смыслом существования, начальствующего от Москвы до самых до окраин сословия. По служебной (приграничной) надобности Перелесову приходилось бывать в забытой Богом российской глубинке. Его восхищало умение местных руководителей полноценно и качественно жить без оглядки на окружающую нищету. Их особняки гордо высились среди непроезжих дорог, разгромленных цехов, заросших полей и дощатых сортиров, как крепости, форпосты нового общественного уклада, которому учёные пока не подобрали подходящего названия. Царь-корень, как борщевик, воспроизводил себя везде, где распределялись деньги и существовали хоть какие-то бюджеты.