— Ваш главарь — Лоренцев. А ты нарочно сдался для того, чтобы уверить нас, будто бы главный Телятьев.
Бандит довольно натурально вытаращил глаза:
— Лоренцев? Максим Захарыч?
— Он самый.
— Так он сыщик. Он меня арестовывал в пятом году.
— Вот-вот. Арестовал, а потом отпустил. И стал ты, Ксаверий, его подчиненным.
Литвиненко засмеялся самодовольно:
— Ну вы и балагур, ваше высокородие. Еще бы он меня тогда не отпустил. Я ведь хитрый. Улик ему не хватило, Лоренцеву вашему, вот и обмишурился. Он рядовой зухер, его место в конце. Выпускает-то самах, а не шестерка[65].
— Ну как не хватило улик? — сыщик вынул старые протоколы. — Вот, тут все есть. При обыске у тебя нашли флакон для духов туземной работы восемьдесят четвертой пробы с надписью «Кавказ». И золотое дамское кольцо фасона «гейша». Те самые вещи, которые ты ограбил у артистки императорских театров Алаевой.
— Те, да не те, — спокойно ответил налетчик. — Протокол-то у вас первоначальный. Мне его обещали сжечь, а сами, гляди-ка… Был другой протокол, который подменили сыскные. Я восемьсот рублей за что Сологубу отвесил? За это и отвесил. Он пошел к Мойсеенко, и фараоны переделали бумагу. Тогда в Москве нашему брату хорошо жилось. За деньги что хошь устроить можно было. Белого перекрасить в черного, и наоборот.
— А Лоренцев?
— Максим Захарыч? Надулся, как мышь на крупу. Я, кричит, до градоначальника дойду, но ты у меня сядешь в тюрьму, не минуешь. Мальчишка… Я когда отначился[66], он мне житья не давал. Три, что ли, раза задерживал ни за что. Все не мог успокоиться на мою хитрость. А вы говорите — Лоренцев. Пускай сначала подрастет!
— А потом что было?
— Потом? — переспросил бандит. — Потом он в Петербург убрался и отстал от меня.
— Пусть так. А Телятьев?
— Какой Телятьев? — снова выпучил глаза арестованный.
— Чиновник для поручений московской сыскной полиции.
— Это еще что за гусь? Такого не знаю. Он из новых, что ли?
— Каких новых? — Лыков не сводил с Ксаверия глаз, фиксируя каждое изменение мимики. Но тот держался хорошо и ничем себя не выдавал.
— Которых впятеро больше завели. На нашу голову. Этих я не всех помню, то ли дело старых.
— А кто же тогда ваш атаман?
Скок вздохнул:
— Нету у нас теперь набольшего. Убили вы его.
— Когда, кто?
— Сашка Поп был нашим атаманом. А сейчас мы все равны, голосуем, как депутаты в Государственной думе. Плохо без атамана. Как это? Демократия? Для нас, фартовых, она не годится.
— Тогда назови состав банды, — потребовал статский советник. Но Ксаверий уперся:
— Я честный скок, плесом бить не приучен[67]