Я скольжу в тишине, в воздушной легкости, я девочка, невинная девочка, а надо мной синева неба. Одно тонкое облачко берет меня за руку.
Я просыпаюсь от телефонного звонка. Это Дюри Форбат.
— Кати, вы готовы?
— Еще нет, — говорю я, с трудом приходя в себя от быстрого пробуждения.
— Катика, уже без четверти шесть!
— Боже мой! Я проспала!
— Только без паники, еще есть время. Лаци за десять минут довезет вас до театра.
— Лаци, Лаци! — кричу я с телефонной трубкой в руке.
Никто не отвечает. Я выглядываю в окно, ищу глазами машину перед домом, ее там нет.
— Алло, Дюрика! Лаци еще не вернулся! — кричу я беспомощно.
— Быстро одевайтесь, через пять минут я приеду за вами на такси. Только не нервничайте!
— Но где же Лаци?
— Не волнуйтесь, он скоро придет.
— Ему ведь тоже надо переодеться!
— Думайте лучше не о Лаци, а о нашей премьере. Через пять минут я буду у вас.
Я несусь в ванную, скидываю с себя перепачканное мелками платье, и вот я уже в другом, целую Марику, обнимаю тетю Марию. Тем временем у меня стучит в мозгу: неужели так долго длятся переговоры на киностудии? Бедный Лаци, и ему тоже как придется спешить! Перед нашим домом гудит такси. Дюри приехал. Иду, иду. Сжимаю руки в кулаки. Теперь я уже не должна думать ни о чем другом, кроме моей премьеры.
1
Пять минут седьмого, я вхожу в уборную. Меня обнимает гримерша.
— Целую ручки, госпожа актриса, — говорит она, окончательно посвящая меня в актрисы. Против этого «целую ручки» возражать бесполезно, с этим нужно смириться.
На столике у зеркала стоят четыре корзины цветов. От Жаклин, Лаци, Форбата и директора. Значит, Лаци и Жаклин уже после обеда прислали цветы. Я тороплюсь с гримом и одеванием, скоро они будут здесь. Форбат тоже прислал красивые цветы, и директор.
— Целую, госпожа актриса!
Это парикмахер. Он тоже впервые назвал меня «госпожой актрисой»! До сих пор он звал меня Катока. Большая роль!
Стучат в дверь.
— Войдите! — кричу я, счастливая.
В уборную входят папа и мама. Я удивлена, а они говорят, что приехали в Пешт на один вечер, хоть мы и не написали им и даже не пригласили, но ведь поездка все равно бесплатная, да и с тех пор, как папа на пенсии, они часто ездят по стране, смотрят то тот город, то этот; они смеются, топчась у порога, мол, это у них такое запоздалое свадебное путешествие, я их усаживаю, мне хочется плакать, но нельзя: одна-единственная слезинка может все погубить; на ногах у меня новые туфли, они великолепны, удобны; дорогие мои папочка и мамочка, у них даже билетов нет.
Первый звонок. Половина седьмого. Собственно говоря, я уже готова. Парикмахер заканчивает с прической, я смотрю на свое отражение в зеркале, и мне кажется, что я очень красивая, такая, какою могла бы быть в школьном сочинении Марики, если бы она написала его ко Дню матерей. Глаза у меня как будто немного темнее, чем обычно, наверняка от волнения. Я ужасно волнуюсь — и не хочу защищаться от этого волнения. Нельзя. Этому научил меня Лаци, против сценического волнения бесполезно бороться, пусть будет, оно само по себе трансформируется и станет помощником.