— Нет. Как вы догадались?
— Душа у вас девственно штатская. Вот, страдаете из-за фарфора… Ничего, что я так, без обиняков?
— Ничего. Я даже горжусь, что во мне так мало солдатского.
— А я люблю свою профессию. Я — военный по убеждению. С детства верил и сейчас верю в то, что это прекрасное призвание для мужчины.
— Тогда почему вы в штатском?
— Потому что не присягал Салаши. Я снял униформу, чтобы не позорить ее. А на улице, когда русский патруль проверял у меня документы, сказал, что я капитан и полтора года воевал против них. Я хорошо говорю по-русски.
— Уместна ли такая правдивость?
— Уместна. Вам этого не понять, потому что вы — штатский.
— А вы подумали… подумали о последствиях?
— Разумеется, и заранее готов к ним, — холодновато и твердо взглянул он на меня.
Под ногами у нас скрежетали осколки фарфора.
Длинной колонной, по пятеро в ряд, мы шагали по тракту. Я не понимал, что происходит, видел только, что превратился в частицу человеческого потока, который медленно, неуклюже, то и дело останавливаясь и сбиваясь в толпу, движется под холодным небом вперед, в неизвестность.
Справа от меня шел Калман Мангер, инженер-строитель, вместе с которым еще недавно мы носили продукты на чердак одного дома, защищенного охранной грамотой швейцарского посольства. Судьба вновь нас столкнула нос к носу где-то возле Восточного вокзала, и мы, чтобы не потеряться в людском потоке, взялись под руки.
Мангер был немного подавлен; он вообще не любил ходить пешком и презирал все, что ему казалось ненужным: речи политиков, и войну, и вот это январское шествие. Но комизм ситуации, в которую мы попали, он все же чувствовал и потому время от времени громко смеялся.
— А жена твоя как? — спросил я его, когда его локоть чуть-чуть отогрел мне душу.
— Кати сейчас у родителей, в Буде. Не успела вернуться в Пешт. Или не захотела. Не знаю.
— Не говори ерунду. Она тебя очень любит.
— Ну и что?
По дороге навстречу нам шли беженцы, толкая свои тележки с пожитками. Они двигались в сторону Пешта.
— Если ты выйдешь из шеренги и быстро пристроишься к беженцам, никто не заметит. К вечеру будешь в Пеште, — сказал я ему на ухо.
— Не хочу.
— Почему?
— А ты?
— Я подожду. Где-нибудь захотят же установить личность. Через день-два так и так буду дома, — ответил я.
— Вот, а я — никогда.
— Брось это, Калман… А уж если у тебя на душе такое, то поскорее выбирайся отсюда. Вот появится следующая группа с тележками…
— Нет.
— А если вместе со мной?
— Все равно не хочу. Судьба занесла меня сюда, пусть она и дальше мною распоряжается.