— Я всегда ее буду любить, — признался я.
— Благодарю за доверие. Когда вернешься домой, передай Вере мой самый искренний привет от меня.
Он опять рассмеялся, но гораздо тише, чем в первый раз, хотя ирония в его голосе звучала резче.
— Сейчас ты думаешь, что в этот момент Вера тоже смотрит на звезды! — с беспощадностью следователя разглядывал он меня.
— Нет, совсем не об этом.
— Врешь.
— Не имею такой привычки.
— А я имею. Люблю врать, потому что только таким непрямым путем могу высказать правду.
— Как ты попал в плен? — попробовал я сменить тему.
— Это было в одном гарнизонном госпитале, в пештской области. Я был лейтенантом по санитарной части, администратором госпиталя. В плен попал я один; все врачи, до единого, переоделись в штатское и исчезли.
— А ты? Почему ты не переоделся?
— Мне показалось, это отдает дурным вкусом. Все-таки странно как-то, если в военном госпитале русские не обнаружат ни одного военного.
— Давно ты в плену?
— С рождества.
— У тебя есть жена?
— Вроде бы да. По крайней мере в Дебрецене еще была.
— Почему ты говоришь с такой злостью?
— Чтобы помучить себя. Так я развлекаюсь. Я и сюда вышел сейчас потому, что терпеть не могу спать. Не люблю погружаться в грезы ни в какой форме. Я спокоен, когда могу смотреть в глаза правде. Радостно знать, что дни войны, дни Гитлера сочтены. Это — прекрасная, возвышающая реальность. Стоит ли, отвернувшись от нее, грезить, будто мне всего двадцать пять и я на балу в старой Опере ухаживаю за Анной?
— Расскажи о ней немного.
— Не будем спешить. Времени у нас для этого много. Кто знает, сколько нам здесь еще оставаться. Может быть, всю жизнь, — улыбнулся он, затем с неподражаемой элегантностью вынул из нагрудного кармана кителя сигаретный окурок, закурил и пошел к бараку. Я повернулся на бок, глядя ему вслед. Возле барака он остановился, прислонился к стене. Окурок еще трижды вспыхнул в его пальцах красным мерцающим огоньком.
Когда Торда принес разрешение на постановку спектаклей, пленные высыпали из барака. Весть воодушевила всех. Корнель Абаи побежал в северную часть лагеря: он слышал, с утренним транспортом прибыли новые музыканты. Будущие актеры, даже Мангер, чудом не провалившийся на отборе, заговорили о том, что же, собственно, мы будем ставить.
— Пьесу напишет директор, — положил руку мне на плечо Геза Торда.
— Он будет директором? — удивленно, не скрывая разочарования, взглянул на меня Хуго Шелл.
— При условии, что товарищ Кутлицкий сочтет его пригодным для этой роли.
— Это наш политический уполномоченный. Сам из Унгвара, перебежал в Советскую Армию. Он ведает здесь учетом отобранных пленных. Пойдем, — и он потянул меня вдоль стены барака к зданию лагерной конторы.