— Оставь ты эту ерунду. Я лишь в том случае останусь паяцем, если вы примете к сведению: пусть я играю дочь колдуна, все равно я — офицер. Солдат, который попал в плен. Ясно?
— Ясно.
— Если вы будете уважать мои чувства…
— Ради бога.
— Мой образ мыслей…
— Разумеется.
— И мой ранг. То есть: если я смогу остаться тем, кем являюсь.
— Все будет так, как ты хочешь.
— То есть: если никто, ни из актерских восторгов, ни из неуклюжего желания пошутить, не назовет меня актрисой или примадонной. Принимаешь эти условия?
— Принимаю.
— Спасибо, Мицуго.
— Не за что, господин капитан.
Он остановился, вытянулся по стойке «смирно» и отдал честь. Он играл другую оперетту.
— Пьеса начнется аккордами гавайской музыки. Это — увертюра. Мягкая мелодия саксофона даст зрителю ощутить, как дремлют под солнцем томные пальмы. Литавры…
— Можешь не продолжать, — остановил меня в самом начале репетиции Абаи. — К завтрашнему дню музыка будет. Пока только на скрипке, через несколько дней я сделаю полную оркестровку. У меня одиннадцать человек музыкантов, все с инструментами. Начнется как-нибудь так…
Он стал насвистывать мелодию. Хуго Шелл тут же подхватил ритм, а в следующий момент изобразил перебранку попугаев.
— Эти крики очень были бы кстати перед поднятием занавеса, пока звучит увертюра, — сказал я, режиссерским жестом показывая на Хуго Шелла.
— Будут, будут тебе попугаи, — успокоил меня шпагоглотатель. — Если искусство потребует, я сил не пожалею.
— Итак: увертюра, крики попугаев, занавес поднимается, на сцене — морской берег, нигде никого, потом появляется Бао-Бао-Бао, колдун, владыка острова.
— Откуда: справа, слева, в середине? — вылез вперед Белезнаи.
— В середине. Из пальмовой рощи, — ответил я. — Вообрази на сцене пальмовую рощу.
— Вообразил, — нетерпеливо прервал меня старый актер. — Мне такое не надо объяснять, как ребенку. А как я оттуда выйду? Вприпрыжку? Или степенным шагом, как подобает вождю племени?
— Нет. Медленной, осторожной походкой.
— Почему осторожной?
— Потому что тебе страшно.
— Почему?
— Потому что война. Остров только что бомбили немецкие самолеты… Пьеса начинается с того, что Бао-Бао-Бао проклинает гигантских железных птиц.
Глубокие морщины на лице Андора Белезнаи от изумления стали вертикальными.
— Разве мы ставим не оперетту?
— Оперетту.
— Милый ты мой, прости, ты же актерский сын, неужели ты всерьез это говоришь? Так шекспировская драма может начаться, а не оперетта.
— Дядя Банди, дорогой, это ты меня прости… ты всегда был прекрасным актером, я твое имя узнал вместе с именем Арпада Одри