— Добрый день.
— Добрый день, — ответила Аннушка и протянула ему руку.
Дюле бросилась в глаза черная перчатка, похожая на печальную черную птицу.
— Что случилось? Вы в трауре? — спросил он, ободренный ласковым приветствием.
— Да. По мужу.
Она была бледна, но, пожалуй, красивее, чем когда-либо.
— Вы знали, что я замужем?
— Да. А когда… когда же это случилось?..
— Два месяца назад… В Карпатах. А забрали его три месяца назад. Не успел добраться, и вот…
Она опустила глаза, чтобы скрыть от Дюлы набежавшие слезы.
Дюла знал, что в таких случаях полагается выражать сочувствие, но подходящие слова упорно не шли на ум. В конце концов он с трудом выдавил из себя:
— Бедняга.
Черные ресницы взлетели вверх. Слез уже не было, в глазах остался лишь хорошо знакомый Дюле детский испуг.
— Вам жалко его? — спросила девочка-вдова.
— Да.
— Ему было двадцать девять.
— О…
— Он был лейтенантом…
— А вам… сколько вам сейчас лет, Аннушка? — вырвалось у Дюлы как-то само собой.
— Девятнадцать исполнилось.
— Значит, замуж вы вышли в шестнадцать?
— Да. Нам дали разрешение.
— Господи. И вы очень его любили?
Дюла сам испугался своего вопроса. Но Аннушка словно не заметила его бестактности.
— Очень. Он был такой красивый. А теперь он мертвый.
— Страшная штука война…
— Да, страшная. А вас не взяли в солдаты?
— Хотели взять. Да вот сердце оказалось плохое.
— Сердце?
— Да.
— А… а… теперь вы чем занимаетесь? — слегка покраснев, спросила она. С каждым ее словом Дюла пьянел все сильнее. Шесть прожитых лет обратились в прах, он снова стоял в том самом саду, все еще длилась та волшебная минута, когда он впервые ее увидел.
— Я готовлюсь к своей первой настоящей роли, — негромко и взволнованно ответил он.
— Что это за роль?
— В «Трагедии человека»… Я играю Раба. Знаете, того, что говорит: «Мильоны ради одного!»
— Да, мы учили это в школе… Мне нельзя ходить в театр. Из-за траура. А то я пришла бы посмотреть.
Это было так удивительно, что Дюла буквально задохнулся от счастья. Выходит, он ей небезразличен? Быть может, она не забыла той встречи на мосту?
— А что вы делали в мастерской? — спросил Дюла, изо всех сил стараясь не выдать своего волнения.
— Валик для белья отдала в починку.
— А-а-а…
— Там какой-то винтик сломался…
— Понятно.
— Господин Скитовски очень хороший токарь.
Аннушка тяжело вздохнула, словно исчерпав все, что могла сказать о своей жизни — от погибшего мужа до сломанного валика. Они помолчали. Потом Аннушка протянула Дюле руку.
— До свидания, — тихо проговорила она, и Дюла жадно вдохнул облачко пара, возникшее у ее губ.
— До свидания. — Он снова склонился над черной перчаткой, и ему показалось, будто нежная маленькая рука не хочет отпускать его руку, словно ищет в ней убежища. Было это или не было? Нет, невероятно. Дюла неотрывно смотрел Аннушке вслед. Она шла точно так же, как тогда, — надменная, неприступная и все же чуть-чуть кокетливая. Дойдя до угла, она вроде бы на минуту обернулась, а может, и нет, может, и это ему только показалось. Пошел снег, снежинки кружились, морочили голову, не давая ничего разглядеть.