Потом ему вдруг вспомнился Шандор Йоо. Точнее, то, старое, письмо — листок бумаги в линейку, исписанный жирными каракулями господина Шулека:
«…Вам, сэр Коржик, должно быть, известно, что господин Йоо как вернулся с фронта, так с тех пор и не просыхает, но таких дел еще не было. И ведь срам-то какой — все прямо в театре, ажно занавес пришлось опустить, а тот, который при занавесе стоял, не сразу понял, что да как, ну и схлопотал от дежурного полицейского в зубы. А дело было так: господин Йоо в тот раз Банк Бана[3]играл, ну, с бородой, понятное дело. Вот обнимает он королеву, а сам подходит вплотную к суфлерской будке. Ежели помните, сэр Коржик, он там должен сказать что-то навроде: не аплодируйте, мол, а то Банк Бан боится. А он вместо того подходит к рампе, а сам пьяный, лыка не вяжет, и давай орать: хватит, мол, мстить, хватит убивать революционеров, а заодно и всех подряд. Вы и представить себе не можете, что тут началось. Там повсюду офицеры сидели, ну, которые нас оккупировали. Спектакль-то в честь победы белых давали. А он стоит, орет, руками машет… Так и стоял, пока занавес не опустили».
Дюла отчетливо представлял себе, как в зрительном зале вспыхивает свет, как вскакивают в ложах хортисты и вытягиваются в струнку, ожидая приказа разрубить этого пьяного Банк Бана на куски. Внизу, в партере, смущенно перешептываются приглашенные на спектакль чиновники, новая городская власть. А Шандор Йоо все еще кричит там, наверху, на сцене. Отчаянный, рыдающий голос рвется сквозь тяжелый бархат занавеса…
Да, вот так… А ведь Шандор Йоо — настоящий артист, пожалуй, единственный из всех, кого он знает, не считая, разумеется, Тордаи; все остальные, по большому счету, — халтурщики. Как завидовал он в эту минуту несчастному Йоо!
Все эти мысли окончательно вымотали его. Он повесил матросский костюм на вешалку и оделся. Выйдя из уборной, он обнаружил, что театр опустел. Шаги гулко отдавались в пустынном коридоре. У распахнутой железной двери стоял пожарный. Он улыбнулся Дюле и сказал:
— А я вас поджидаю, господин артист. Только вы один и остались. Закрываться пора.
— Спасибо.
— Замечтались, должно быть?
— Да.
— Еще бы! Такой успех!
Пожарному было за шестьдесят, по нему сразу можно было сказать, что большую часть жизни он проработал в театре. Он напоминал скорее актера в костюме и гриме пожарного, нежели того, кому действительно приходилось тушить огонь.
Они пожали друг другу руки. Пожатие старика означало, что он доволен игрой господина Торша и готов зачислить его в разряд больших артистов, многие из которых дебютировали на его глазах. По лестнице они спускались молча, два человека, на сегодня покончивших с делами.