Ион прошел по тропинке несколько шагов, потом свернул влево и сел под старым дуплистым орехом на корневище, изогнутое наподобие кресла.
Подошла и девушка, дрожа от волнения, но с радостным блеском в глазах.
— Ты вот где?! — проговорила она, усаживаясь и не глядя на него.
— Да здесь вроде как лучше, — медленно ответил парень, потом поднял бутылку и сказал: — Ну, будем здоровы, Ануца!
— На здоровье, Ион! — ответила она, опасливо посматривая на тропинку, где сновали люди, кто в корчму, кто оттуда.
— Выпей и ты, Ануца, для тебя ведь брал, сладкая, как твои губки!
— По мне, хоть и не будь этой ракии, — сказала Ана, чуть успокоившись. — Мне от одного ее запаху тошно, потому что отец ни единого дня не пропустит без хмельного, да чтоб допьяна не напиться… Прямо и не знаю, что это будет с нами…
— Оно так с досады пьет человек, — сказал Ион, а после прибавил другим тоном: — Пей, Ануца… На меня раз эдак тоже накатило…
Ана пригубила, скривилась и сразу отдала бутылку, кашляя и смеясь.
— Ой, не могу… как отрава…
— Да нет, хороша, — сказал Ион, опять прикладываясь к бутылке.
Оба помолчали, не глядя друг на друга. Потом Ион обнял ее за талию и вздохнул.
— Эх, Ануца, такая у меня тоска на сердце!
Длинноватое загорелое лицо Аны, носившее печать страданий, омрачилось.
— А мне что приходится терпеть, не приведи бог никому, — пожаловалась она. — Ведь отец как забрал себе в голову выдать меня за Джеордже Булбука, так Джеордже у него с языка и не сходит. А каково, господи, молча-то сносить это, когда не мил тебе человек…
Ион смотрел, как шевелились ее тонкие губы, приоткрывавшие белые, точно сахар, зубы с прорединками и розовые десны. Он и сам знал, что Василе Бачу с придурью и уж коль закусит удила, так и будет переть напролом, хоть пропадай все на свете. Но это как раз и подстрекало его.
Прежде он не испытывал любви к Ане, да и теперь толком не сознавал, нравится ли она ему. Он давно любил Флорику и всякий раз, когда видел ее или думал о ней, чувствовал, что все любит ее. Он носил в душе ее теплый смех и весь ее образ — полные, сочные губы, нежные, как персик, щеки, глаза синие, как небо весной. Но Флорика была еще бедней его, тогда как у Аны и поля, и дома, и скота вдоволь…
Ион слушал ее плаксивый голос и проникался жалостью, а сам думал о Флорике. Потом вдруг встрепенулся, прижал ее к груди и не произнеся ни слова, стал целовать в губы. Девушка обхватила его руками за шею, податливая и разгоряченная, сердце у нее колотилось так буйно, что даже Ион слышал.
— Ловко, ловко, Ион! — раздался чей-то резкий голос со стороны тропинки.