— Правы, ибо вы представитель власти, — с грустной улыбкой сказал Титу.
При прощании лейтенант пожал ему руку, к удивлению унтера, который уже сделал соответственные приготовления, чтобы предоставить Титу казенную квартиру хотя бы на одну ночь.
Прошла неделя, и село приняло обычный вид, как будто ничего и не произошло. Потерпевшие мужики еще почтительнее кланялись унтеру, когда он важно вышагивал по улице, точно победивший петух.
«Как знать! Может, действительно прав лейтенант», — покорно говорил про себя Титу, видя его и предчувствуя, что тот идет к Вирджинии Герман.
Один из крестьян, которых лупцевали жандармы, старик с седыми обвислыми усами, с карими умными глазами, зашел как-то в канцелярию и, рассказав, чего он вытерпел, заметил под конец, задорно подмигнув:
— Э, голубчик, хоть они и били нас и мучили, почли правыми саксонцев, а выгон все равно за нами остался, и теперь уж ни один из пэунишан не сунется на нашу землю!
Титу готов был расцеловать его. Твердость, звучавшая в голосе крестьянина, как будто возвышала и его самого, и в то же время он чувствовал твердую почву под ногами, точно врастал в нее корнями, которые уже никакая сила не могла уничтожить. «Вот на кого надежда! — подумал Титу. — Ни у меня, ни у Вирджинии, ни у Грофшору нет настоящих корней, мы не способны быть стойкими и выносливыми. Мечемся, куда ветер несет. Поэтому все, что мы делаем, — одно фиглярство. Только они и умеют жертвовать собой ради земли, потому что только они сознают, что земля — основа всего…»
Но с этой минуты он уже чувствовал себя бесполезным и чужим в Лушке. Что ему здесь делать, среди этих молчаливых, неутомимых борцов? Здесь не место мечтателям. И здесь, и в Припасе, и во всей округе. В бою нужны закаленные люди. А прочие рискуют пробавляться компромиссами, отрывать по кусочку от сердца, чтобы сладить с житейскими заботами… И у него вдруг возникло неодолимое желание уехать в Румынию. Там его место… Исчез прежний страх перед неизвестностью, от которого у него, бывало, сжималось сердце, при одной мысли выбраться за Карпаты.
— Я уеду в Румынию, — в тот же день объявил он Еуджении. — И скоро, очень скоро уеду… Вот только скоплю денег на дорогу…
С той поры он жил одной этой надеждой, лелеял ее и любовно вынашивал. Он рассчитал, сколько ему потребуется денег, и ни на что не тратился, откладывал все свое скромное жалованье, которое получал у Кынтэряну. Так подступило рождество… Пересчитав свои сбережения, он увидел, однако, что и за три года не сумеет скопить здесь необходимой суммы. Узнав, что в Мэгуре письмоводителем выбран некий Алексе Кэлдэрару, его товарищ по лицею, он написал ему. Ответ пришел незамедлительно, условия были несравненно выгоднее, чем в Лушке. Но его потянуло домой, и он решил прежде, чем отправиться в Мэгуру, побывать у своих. Он знал, какие у отца горести, и испытывал потребность разделить их с ним, хотя бы в беседе. В день его отъезда из Лушки Еуджения сообщила ему, что Вирджиния Герман помолвлена с жандармским унтером. Титу все-таки пошел к ней проститься. Принося банальные поздравления, он подумал: «Как знать? Если бы я не уезжал, может, тоже бы в конце концов женился на венгерке…»