На закате они подъехали к вилле Мара, белевшей раскрытыми окнами. Джеордже крикнул с улицы:
— Люди добрые, гостей принимаете?
Хорошенькая женская головка появилась в окне и тотчас скрылась с криком:
— Джеордже… Джеордже приехал!
В широкой полутемной передней сошлись все родственники, и началось знакомство. Все старались казаться оживленными и все же испытывали некоторую стесненность. Джеордже и тот чувствовал себя не совсем свободно с родней из Румынии; он был почти ребенком, когда в последний раз виделся с Александру, да и Еуджения очень изменилась за три года. Чтобы выйти из положения, Джеордже взял шутливый тон и, знакомя, добавлял к имени каждого какую-нибудь забавную приговорку, а под конец закружился на одной ноге и крикнул:
— Ну, кого еще познакомить? А то мне уже надоело, конца-краю не вижу!
Его шутка пришлась всем по вкусу, и они расхохотались, так что лед был сломан. Тогда Атена, жена Александру, высокая сухощавая женщина с тонким, холодноватым лицом, но с приятным, грудным голосом, сказала ему:
— Так-то, Джеордже, своих племянников ты и забыл?.. Дети, подите сюда!.. Вот вам, пожалуйста, наши дорогие наследники!.. Алеку, Ионикэ, Зое!..
Семейство Херделей набросилось на детей, душа их поцелуями. Больше всех обрадовалась им г-жа Херделя, оробевшая от такого количества новых людей, дети были для нее сущим спасением, и она удалилась с ними в укромный уголок приласкать их.
Мало-помалу лед растаял. Александру, добродушный, с кротким взглядом, с черной бородкой, быстро сошелся с Херделей, разговорясь с ним о школе и о венграх. Гогу Ионеску был старше него, почти ровесник Херделе, но так как жена его была очень молода, он франтил, одевался по последней моде, брился каждый день, не носил усов; выражался изысканно, как будто каждая его фраза предназначалась для «Официального вестника», хотя в палате депутатов он никогда не раскрывал рта из раболепства перед правительством. Лаура и Гиги не могли налюбоваться на Еуджению, — она и вправду была красива: с большими ласковыми голубыми глазами, ресницы у ней были такие длинные и густые, что, когда она моргала, казалось, что они вздыхают, губы — как спелая вишня и всегда улыбались, ее бархатистые щеки не нуждались в румянах, талия у нее была гибкая, в рюмочку, платье отличалось простотой и завидной элегантностью… Еуджения тоже, конечно, открывала все новые и новые достоинства у Лауры и у Гигицы, спрашивая по временам и мнение супруга:
— Elle est ravissante, Гогу, n’est-ce pas?[29]
Гогу весьма любезно поддакивал ей, хотя находил всех женщин уродинами по сравнению со своей женой, от которой был без ума; он ее взял без приданого, только за красоту.